Бедная Настя. Книга 1. Там, где разбиваются сердца
Шрифт:
— Что вы делаете здесь? — вместо приветствия спросил Владимир, появившийся на пороге. — Я полагал, что вы будете репетировать весь день. Так почему вы же бездельничаете?
— Мне незачем репетировать. Роль крепостной мне прекрасно знакома.
— Что ж, вечером посмотрим, так ли это.
— Вам не терпится увидеть мое унижение, Владимир Иванович?
— Я не стремлюсь вас унизить. Мне нужна правда.
— Правда? Какая правда? — Анна вскинула голову и посмотрела Корфу прямо в глаза. — Правда о том, что вы — жестокий и бессердечный человек, для которого дружба — пустое слово, и уважение к памяти отца — ничего не значит?
— Нет. Мне хочется развеять миф, в котором вы жили все эти годы. Остановить обман, который все в этом доме привыкли поддерживать.
— Мечтаете полюбоваться, как удивятся ваших знакомые, когда они узнают эту «правду»?
— Удивятся? — рассмеялся Владимир. — Это еще слабо сказано. Они будут потрясены, они эту «правду» увидят воочию, когда вы выйдете к ним в образе крепостной актерки, танцующей для господ.
— И тогда вы, наконец, успокоитесь?
— Однако слишком самонадеянно с вашей стороны полагать, что это и есть предел моих мечтаний.
— Я ни минуты не сомневаюсь в том, что вы менее всего думали о том впечатлении, которое произведет ваш замысел на Сергея Степановича и Михаила.
— А о чем или о ком я должен думать? Может быть, о тебе? Ты — обычная крепостная, и тебе пора привыкнуть к этой мысли. Да и окружающим тоже.
— И ради этого вы готовы разбить сердце лучшему другу?
— Мишель прекрасно знает себе цену и будет благодарен мне, когда поймет, что принял стекляшку за алмаз. Он увидит тебя моими глазами, — Корф подошел к винному столику и налил себе в фужер из графина немного терпкого шардонэ.
— Не много ли вы на себя берете, решая за Михаила, что он должен чувствовать, а что — нет?
— Мы с ним одного круга, Михаил — мой друг, — Корф чуть покрутил бокал в руке, согревая вино, и выпил. — А ты совершенно заморочила ему голову! Ты так привыкла жить в обмане, что обманываешь даже саму себя.
— Я никому не лгала. Это была воля вашего отца — чтобы я росла в семье, как равная.
— Но ничья воля не смогла бы сделать тебя дворянкой! И для всех будет лучше, если ты предстанешь перед моими гостями той, настоящей, что так долго скрывалась под дорогими нарядами и побрякушками.
— Если вы так хотите открыть правду, почему просто не сказать всем? Для чего надо устраивать это представление?
— Но ты же не просто крепостная. Ты — крепостная актриса. Вот и откроешь истину со сцены!
— Это жестоко — устраивать из чужого несчастья спектакль! — воскликнула Анна.
— А обнадеживать Мишу — не жестоко? — в тон ей повысил голос Владимир. — Ведь вы прекрасно знали, что у вас не может быть будущего!
— У нас могло быть будущее! Иван Иванович написал мне вольную. А вы предпочли оставить меня крепостной!
— Ты так уверена, что достойна свободы? — надменно спросил Корф.
— А почему вы так уверены, что вправе судить, кто достоин свободы, а кто — нет?!
— Потому что я твой хозяин!
— Владимир, я уже спрашивала вас, но вы не ответили мне. За что вы меня так ненавидите? Ответьте! Я сделаю все, чтобы искупить свою вину, если она есть. Только, Бога ради, откажитесь от идеи устроить этот ужасный и бессмысленный спектакль. Неужели вы не понимаете, насколько тяжело будет для князя Репнина видеть это представление? И если вы действительно ему друг, то почему так жаждете подвергнуть его душу страданиям?
— Неужели Мишель так много для тебя значит?
— Да.
— Хорошо… — Корф на секунду задумался. — Тогда, пожалуй, я предоставлю тебе выбор. Можешь не танцевать нынче Саломею, не унижаться и жить дальше, как ты привыкла. При одном условии.
— Что же это за условие?
— Сегодня ты скажешь Михаилу, что тебе больше нет до него никакого дела. Скажешь, что будет лучше, если он навсегда забудет тебя. А затем ты встанешь и уйдешь не оборачиваясь. Или ты танцуешь за обедом танец семи вуалей, и Михаил все узнает сам. Выбирай.
— Вряд ли это называется выбором — я в любом случае потеряю Михаила.
— Но если ты примешь мое условие, то останешься жить здесь, в поместье, и как раньше сможешь продолжать изображать из себя дворянку.
— Вы имеете в виду, что я должна жить здесь с вами?
— Вы невероятно высокого мнения о себе, мадмуазель! Жить не «со мной» — но в моем поместье! Иметь все, что вы имели раньше. Согласитесь, это вполне сносное существование в сравнении с жизнью служанки! Хорошенько подумайте. Не часто крепостным доводится слышать подобные предложения. И что же вы выберете? Танцевать Саломею или продолжать жить в довольстве, как прежде? — Владимир подошел к Анне вплотную, словно перекрывая ей пути к отступлению.
— Мне пора идти, у меня слишком много дел… — тихо, но твердо сказала она. — Пропустите меня. Пожалуйста!
— Не раньше, чем вы ответите мне, — не уступал Корф.
— Владимир, вы действительно ничего не знаете о любви. Я не могу променять любимого человека на «жизнь в довольствии»!
— Минуту назад вы утверждали, что вас волнуют чувства Михаила! Если вы расстанетесь с ним по собственной воле, это ранит его гораздо меньше, чем…
— Чем мое унижение?
— Не упускайте свой шанс, Анна! — раздраженно воскликнул Владимир, отступая перед ее самоотверженностью. — Какой бы хорошей актрисой я ни была, мне никогда не удастся, глядя Михаилу в глаза, сказать, что я не люблю его! Пропустите меня — я должна репетировать танец Саломеи.
— Аня! — вырвалось у Корфа.
— Когда-нибудь вы пожалеете о том, что делали, — последние слова Анна произнесла, почти как приговор, и вышла из библиотеки, сохраняя в осанке и выражении лица привитые ей бароном достоинство и гордость.