Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя
Шрифт:
— Мы сегодня пытались заниматься поэзией, — пояснил его учитель.
Стихосложение было его слабостью: Санников прекрасно разбирался в поэзии и особую тонкость проявлял в оценке пушкинской. Но сам он, как поэт, писал вещи дилетантские, трогательные, но домашние, для альбома, что заставляло его переживать и иногда расстраивало. Однако Анне эта его «беда» казалась удачной именно в обучении Ванечки — Санников мог привить мальчику любовь и понимание поэзии, но она вряд ли стала бы смыслом его жизни. И Владимир поддерживал эти ее настроения. Он искренне полагал, что прививать подрастающему мужчине навыки стихосложения достаточно только в той мере, насколько это соответствовало бы его статусу галантного кавалера и образованного человека.
— Любопытно, очень любопытно, — ласково сказала Анна, принимая от сына листок бумаги и с удивлением вглядываясь в скачущие вкривь и вкось строчки. — Но что-то я никак не пойму…
— Извините, Анастасия Петровна, — смущенно откликнулся Санников, — позвольте Ивану Владимировичу прочитать вам стихи, а я ему помогу. Мы еще не успели переписать их набело.
— Да-да, разумеется, окажите любезность, прочтите вслух. Так даже лучше будет, — кивнула Анна и подала руку сыну, который уже тянул ее к креслу.
Анна села, а Ванечка встал посередине комнаты с торжественно развернутым листом бумаги. Его учитель застыл слева от мальчика и, заглядывая через его плечо в текст, подсказывал Ване ясным шепотом строчки и отдельные слова.
— Благословляю Небеса И Господа за это счастье — Быть сыном своего отца И матери моей прекрасной. За детство средь родных пенат, За нежность сердца и вниманье, Какими в доме окружат Меня родительские длани. Моя душа полна любви, А сердце — пылкого признанья: Я вас благодарю за жизнь, Что вместе с Богом вы мне дали,— вдохновенно читал Ванечка, эффектно вскидывая голову и в упоении блестя глазами.
— Умница ты моя! — нежно промолвила Анна, обнимая сына, когда, завершив чтение, он подбежал к ней и подал ей листок со стихами, предварительно поцеловав его. — Спасибо, спасибо, родной ты мой, это так замечательно…
— Вам понравилось? — улыбнулся Санников, подходя к ним. Анна подняла на него сияющие гордостью глаза и кивнула. Конечно, она прекрасно понимала, чья рука если и не водила пером по бумаге, то уж точно подсказывала речевые обороты и рифмы.
— Иван Владимирович хотел сделать вам приятное. И Владимиру Ивановичу тоже.
— Мама, а папа скоро приедет? — принялся тормошить ее Ванечка. — Я хочу и ему стихи почитать.
— Приедет, милый, обязательно приедет. — Анна едва удержалась от слез. — Ты позволишь мне сохранить это стихотворение?
Анна прижала листок к груди и погладила сына по голове. Все-таки хорошо, что он еще маленький и не сравнялся пока с Владимиром в строгости и независимости, иначе ей стало бы сейчас совсем невмоготу без нежности и тепла.
— Я позову Варвару, — Анна поднялась, — она уложит Ванечку. Было очень любезно с вашей стороны, Павел Васильевич, вдохновить его на эти строки. Я искренне тронута, спасибо.
— Что вы, Анастасия Петровна, — растерялся Санников. — Ваш сын — очень способный мальчик, и мне не стоит труда преподавать ему азы, а остальное — дело вдохновения. А оно ему, поверьте, дано, равно как и его прекрасной матери.
Сказав это, он вдруг еще больше смутился, сообразив, что невольно выдал себя, а Анна печально, но подбадривающе посмотрела на него. В глубине души она понимала, что вырвались эти слова не случайно. Анна уже давно замечала, что учитель питает к ней особую привязанность совсем не педагогического свойства, но никогда не поощряла его. Ее сердце уже много лет было несвободно, но чувствовало себя при этом не в рабстве страсти, а в благодати подлинного чувства, основанного на любви и уважении. И она видела, что Санников ценил это и оттого восхищался еще больше и все сильнее привязывался к ней и ее семье.
— Что слышно о Владимире Ивановиче? — тихо спросил он, когда они вышли из комнаты Ванечки. — Он скоро возвращается? Мальчик сильно тоскует, ему не хватает отца. Что с вами? Я вас обидел? Что-то не так сказал? Боже, простите, простите меня!
— Нет-нет, не беспокойтесь, все в порядке. — Анна остановила бросившегося поддержать ее Санникова. У нее вдруг закружилась голова, и перехватило дыхание. — Это… это мигрень, знаете, обычные дамские штучки.
— Вы особенный человек, Анастасия Петровна, — пристально глядя ей в глаза, сказал учитель. — Вы редкая женщина, умная, сильная. И если вы взволнованы, значит, случилось что-то нехорошее, и это выбило вас из нормы. Скажите, я могу вам чем-нибудь помочь?
— Когда-нибудь, наверное, сумеете, но сейчас… — Анна взяла себя в руки и улыбнулась. — Сейчас я просто хотела бы остаться одна. Не обижайтесь, вы правы, у меня появился повод подумать над некоторыми обстоятельствами, вторгшимися в мою жизнь. Но пока это — моя жизнь, и я должна сама разобраться во всем.
— Надеюсь, Владимир Иванович не обидел вас? — голос Санникова дрогнул.
— Вы полагаете, муж изменяет мне? — Анна вздохнула, светло и с облегчением. — Хорошо же вы думаете о нас! Не смущайтесь, полагаю, это единственное разумное объяснение, которое только и может прийти на ум нормальному человеку — честному и отзывчивому. Именно таким я вас считаю и верю, что вы никогда не дадите мне повода изменить свое мнение о вас.
— Но я… — хотел объясниться учитель.
Санников чувствовал себя отвратительно — не хватало еще, чтобы баронесса заподозрила его в ревности.
— Не волнуйтесь, — успокоила его Анна, — вы все сделали правильно: увидели, что мне плохо, и предложили руку друга. Надеюсь, вы и впредь сделаете это, если ваша помощь понадобится.
— Всегда, — прошептал смущенный Санников. — Для вас и вашей семьи — в любое время, днем, ночью, когда прикажете.
— Я могу только просить, — поблагодарила его Анна, — и надеяться, что вы в том не откажете.
Санников кивнул и вышел вслед за Боннэ, вернувшимся с улицы. Всегда к тому часу, когда учитель завершал занятия с Ванечкой, он отправлялся за фиакром, чтобы тот отвез учителя домой. Анна с теплотой посмотрела вслед Санникову и тут вспомнила, что все еще сжимает в руке листок со стихотворением. Она аккуратно сложила его вчетверо и решила, что будет всегда носить стихи с собою в ридикюле, как вдруг заметила на оборотной стороне листка какие-то записи, сделанные рукой Владимира.