Бедная Настя. Книга 7. Как Феникс из пепла
Шрифт:
— Викентий Арсеньевич, умоляю, не говорите загадками! — Анна уже не могла сдерживать переполнявшие ее эмоции.
— Дело в том, — на мгновение замялся Саввинов, — что три дня назад, когда мы еще не знали о том, что вы живы и возвращаетесь, Елизавета Петровна просила меня прийти к ней и говорила о завещании.
— Нет! — вскричала Анна. — Только не она!
— Я тоже надеюсь, что это — всего лишь настроение, вызванное недавними тягостными событиями, — кивнул адвокат. — Но, тем не менее, я, посетив ее, наведался потом и к врачу, который пользует княгиню, и имел с ним продолжительную и весьма содержательную беседу о здоровье Елизаветы Петровны.
— И?.. — в тревоге заторопила его Анна. — Что сказал доктор Вернер?!
— Прогнозы Игнатия Теодоровича, увы, не дают излишнего повода для оптимизма, — зачем-то заговорщически понизив голос, сообщил Саввинов. — Елизавета Петровна вдохнула слишком много дыма, принимая довольно деятельное участие в спасении детей на пожаре, и ее легкие серьезно пострадали. Полагаю, вам следует готовиться к худшему…
— Я не верю! — вскричала Анна и простонала, закрыв лицо руками. — Нет, нет!
— А я верю… — Старик выдержал паузу. — Верю, что чудеса иногда еще случаются. И вашей сестре могут помочь ваше внимание и ваша забота. А еще — перемена климата. И потому искреннее говорю вам: постарайтесь как можно быстрее решить все дела в столице, — а свою помощь вам в этом деле я уже обещал — и везите Елизавету Петровну в лиманы, а лучше — в Ялту. Там удивительный воздух, который даст фору ниццианскрму климату. И никакие французские и австрийские воды не помогут — только Крым, благодатный особенно в эту пору.
— Вы советуете мне забыть обо всем, что случилось со мною сегодня? — вдруг поняла Анна.
— Я не советую, я прошу вас понять свои приоритеты, — пожал плечами ее собеседник. — Если бы вы видели себя со стороны, когда ворвались в мой дом час назад — стремительная, точно Афина-воительница или амазонка! Вы были полны гнева, как теперь уже, надеюсь, осознаете — необоснованного. Вы требовали справедливости, на которую никто не покушался, вы жаждали мести и скорой расправы… Укротите свой гнев, успокойте свое сердце и откройте его тем, кто нуждается в вашей любви и заботе больше, чем когда-либо прежде.
Анна растерялась — эти речи смутили ее. Господи, а старик-то прав! Она даже побледнела, вспомнив, как решала, куда ехать прежде — к поверенному или к сестре. И обида возобладала над нею и чувством жалости к той, что пострадала, спасая ее детей. Анна чувствовала себя маленькой провинившейся девочкой — нет, взрослой, эгоистичной особой, испытавшей головокружение от собственной значительности.
Она вдруг поняла, что ее нечаянная причастность к делам большой политики сыграла с ней грустную шутку. Анна свыклась за это время со своим образом решительной путешественницы, которая, успешно преодолевая трудности, стремится к победе — забыв о простых радостях и жизненных горестях. Она действительно стала Афиной-воительницей, и появление неожиданного родственника Анна восприняла, как сигнал к бою, а воевать-то оказалось не с кем и не из-за чего…
Анна вздохнула и поблагодарила старого адвоката за совет, потом вдруг порывисто обняла его и хотела было выбежать из комнаты, как он остановил ее.
— Анастасия Петровна, голубушка, вот вы опять увлекаетесь, а мне так и не сказали, есть ли сейчас у вас средства, ведь, полагаю, если ваше путешествие было далеким и столь долгим, вы должны испытывать некоторые материальные затруднения, и я бы мог…
— Я об этом как-то не подумала, — тихо произнесла Анна.
— Подождите меня, — попросил адвокат, выходя из гостиной. Через несколько минут вернулся со знакомой ей шкатулкой.
— О Боже, — воскликнула Анна, — а я считала ее пропавшей!
— Полагаю, вы решили, что я позволил барону безнадзорно похозяйничать в вашем доме? — Адвокат осуждающе насупил брови. — Все ваши ценные бумаги и драгоценности хранились у меня, и я в случае вашего окончательного невозвращения намерен был передать их вашим родным — Елизавете Петровне и Михаилу Александровичу или Софье Петровне…
— Дорогой вы мой… — Анна готова была расцеловать старика, но он погрозил ей пальчиком.
— Нет-нет! На сегодня слишком много эмоций! Так ступайте, ступайте же с Богом…
Анна взяла шкатулку, которая была завернута в кусок золотой парчи, и еще раз с благодарностью взглянула на Саввинова. Но тот смотрел на нее строго, даже сердито, словно говоря: когда же вы, сударыня, уже поймете, что вам — пора. Пора, пора! И все тут!.. Анна простила старику его брюзжание — с возрастом люди становятся детьми: они ждут ласки и раздражаются, когда получают лишь волнения и тревогу.
Что ж, она узнала и поняла достаточно. Конечно, до полной ясности еще было далеко, но после разговора с адвокатом Анна уже не чувствовала себя беспомощной и беззащитной. Ее деятельная натура как будто воскресла для новых решительных шагов, ее всегдашнее желание жить помогло ей подняться после очередного удара, и теперь она была уверена, что сможет выстоять и в этом неожиданном испытании.
— На Итальянскую! — крикнула Анна кучеру, заждавшемуся ее у подъезда дома Саввинова, и коляска запрыгала по мостовой, возвращая ее к родным и — к жизни.
Входя в особняк Репниных, Анна столкнулась в дверях с уезжавшим доктором Вернером — он на правах семейного доктора много лет пользовал не одно поколение княжеского рода уже. Игнатий Теодорович (и так обычно производивший впечатление человека изможденного и излишне бледного) выглядел сумрачным и озабоченным и, кажется, в первую минуту не узнал Анну — посторонился, пропуская даму, и слегка склонил голову в вежливом приветствии. И, лишь пройдя по ступенькам, ведущим из парадной на улицу, спохватился и оглянулся. На его лице отразилось сначала недоумение, а потом и нескрываемый ужас. Но этот испуг длился всего мгновение, потом доктор как будто очнулся от потрясения и, промолвив: «Анастасия Петровна, рад-с видеть», вышел из прихожей, растерянно попятившись в проем двери, услужливо открытой перед ним швейцаром в ливрее.
Анна и хотела бы избежать подобных проявлений эмоций при встречах со старыми знакомыми, но понимала, что еще долгое время самым естественным откликом на ее возвращение будут в лучшем случае слезы радости, смешанные с удивлением ввиду ее чудесного воскрешения, а в худшем — страх и последующие пересуды: слишком сильное впечатление производил на окружающих ее внезапный приезд в Петербург. Оказалось, что считаться почившей, — куда безопаснее, чем прослыть восставшей из гроба. Анна уже по взглядам своих крестьян почувствовала это суеверное сомнение и смятение, поселившееся в их головах и душах, подобное тому, какое испытали в свое время все, кто застал возвращение «погибшего от несчастного случая на охоте» князя Долгорукого. И только время, только терпение — и, прежде всего, с ее стороны — могли растопить этот лед недоверия. Только родные и близкие должны были помочь ей на равных вернуться в общество и к нормальной жизни.