Бедная Настя. Книга 7. Как Феникс из пепла
Шрифт:
Конечно, теперь-то она понимала, что означало многозначительное молчание княгини Репниной, делавший вид, что не замечает вопросов о дочери. Сейчас для Анны также стало очевидным и то, почему Наташа не живет более в родительском доме. Да и отцовство того прелестного малыша, что привлек ее внимание у Летнего сада, кажется, прояснилось. Несомненно, что все это уже давно знали при дворе, где было принято по негласному светскому закону закрывать глаза на любовные утехи венценосных особ на стороне, но все же…
— Мне помнится, — вздохнула Анна, нарушая возникшую паузу, — Наташа так и не нашлась, что ответить ей на последнюю реплику, — еще несколько лет назад вы гордились тем, что не поддались на уговоры Александра Николаевича и не изменили той, кому стали опорой и другом. Что же случилось сейчас? Отчего вы предали ее и унизили себя?
— Вам этого не понять! — вскинулась было Наташа, но Анна посмотрела на нее с такой сердечностью и сочувствием, что княжна смешалась и опустила глаза, а потом как будто всхлипнула и снова заговорила: — Но вам действительно этого не понять! Вы выстрадали свое счастье, вы нашли того единственного, кто стал вашим мужем, а я — я так и не нашла себе равного среди прочих. Мой удел — человек особого рода.
— Такой, как наследник престола? — тихо и участливо спросила Анна.
— Да, именно так! — кивнула Репнина.
И, честно говоря, Анна не знала, что ей возразить. Княжна всегда выделялась из толпы придворных фрейлин. Неутомимая в споре и до слез сентиментальная, она всегда жила крайностями — от восторженности до предельной сдержанности. Поэтический настроенный Михаил как-то сказал Анне, что, говоря о сестре в кругу друзей, невольно сравнивал ее с цветком, который манит издалека, но при приближении к нему — он закрывается, волнуя и будоража воображение.
Искрометный, переменчивый характер и непостижимые чары всегда делали Наташу предметом обожания кавалеров и объектом зависти для дам, видевших в ней пример для подражания. Но никому из них не удавалось ни затронуть ее сердце, ни сравняться с княжной в искренности проявления столь противоречивых черт и чувств. В ней одной все так причудливо, но самым естественным образом перемешалось, что любые попытки примерить на себя ее манеру поведения и образ жизни неизбежно терпели фиаско. Наташа была горда, умна, своенравна, обольстительна и — совершенно неповторима.
Можно ли было удивляться тому, что, претерпев несколько обычных в его возрасте увлечений, наследник, наконец, созрел для того, чтобы оценить единственно подходившую ему по масштабу личности и темпераменту молодую женщину? Обладая независимым характером, Наташа тем сильнее притягивала к себе, чем последовательнее она старалась быть непреклонной перед Александром, и тем быстрее приближалась она к роли «Главной Мадемуазель», чем яростнее защищалась от его притязаний сделать ее своей фавориткой.
— Вы, кажется, жалеете, что прежде отталкивали его? — вдруг поняла Анна.
— Я думаю, что мы все неправильно относились к поискам счастья, которые он вел, — покачала головой Репнина. — С легкой руки его величества, который верует лишь в силу оружия и приказа и не верует в силу чувств, мы и в Александре Николаевиче видели только его отражение, а в его возлюбленных — лишь грустное подобие желания побеждать, которое так свойственно его отцу.
— Но как же любовь его супруги, — с плохо скрытым негодованием промолвила Анна, — неужели она ничего не значит ни для него, ни для вас? Мне казалось, вы прежде защищали Марию Александровну и щадили ее чувство к наследнику.
— Вот именно! — в сердцах воскликнула пылкая Наташа. — Ее чувство, ее отношение! А когда мне будет позволено думать о себе? Молодость прошла, а единственный человек, которого достойна моя любовь, обречен на исполнение супружеских обязанностей с той, чье общество он уже с трудом переносит…
— Княжна! — Анна негодующе возвысила голос, и Наташа побледнела и сникла.
— Вот видите, — с печальной иронией усмехнулась она, — вы меня все-таки осуждаете.
— Осудить означает понять, — покачала головой Анна, — а я еще не настолько либеральна, чтобы смириться с изменой, тем более, когда она касается дел альковных.
— А как же вы сами, то есть я хотела сказать… — Наташа на мгновение замялась, но потом все же произнесла это, решительно и жестко: — Ведь вы сами — плод запретной любви. Ваш отец сотворил этот грех с другой женщиной, а не со своей законной супругой. И вот вы — живете, вы любите, у вас семья, и — мало ли что было в прошлом!
— Если бы все было так просто, Натали, я бы согласилась с вами, — вздохнула Анна. — Только вряд ли можно назвать безоблачной мою прошлую жизнь, когда я была крепостной. И разве я не еду сейчас вместе с вами в чужой дом, где мне оказано гостеприимство, а сама я лишилась сначала опекуна, потом мужа, отца, едва не потеряла детей и сестру. Судьба так помотала меня по свету, отняв самое дорогое и в завершение оставив практически бесправной и без средств к существованию…
— Вот видите, — торжествующе прервала ее Репнина, — а ведь вы вели на редкость праведную жизнь!
— Этой праведностью я искупала грех своих родителей, — сухо сказала Анна, — но, думаю, был он настолько велик, что чаша искупления испита мною еще не вся.
— Господи! — вскричала Наташа. — Да вы и говорите, как Мария! Она стала просто невыносима в последнее время. Часами запирается в своих апартаментах с духовником и кается, кается! Нет, я не желаю похоронить свою молодость, свое здоровье под грузом нелепых догм, запрещающих мне любить и быть любимой. И он тоже думает так! Он нуждается во мне, в моей ласке, в понимании! У нас с ним так много общего — во вкусах, во взглядах…