Бедная Настя. Книга 7. Как Феникс из пепла
Шрифт:
— Разве вам здесь плохо? — спросил «барон». — С вами жестоко обращаются?
— Нет, нет, — умоляющим тоном залепетала Долгорукая. — Но я на волю хочу, вы же обещали, Жан, вы же обещали! Я сделала все, о чем вы просили, я даже призналась, что убила Петра! Увезите меня, я хочу домой, к детям, к Соне, к Лизе, к мальчикам!
— У вас положительно галлюцинации, — равнодушно ответил тот. — Я скажу, чтобы вам больше давали лекарств, с таким воображением недолго последний разум потерять.
— А почему вы тайно ночью пришли? — вдруг ясным, прозревшим голосом заговорила Долгорукая, как будто все, что пыталась до того сказать ей Анна и в чем она и сама когда-то сомневалась, сложилось в ее больной голове в одну отчетливую и внятную картинку. — Вы же говорили, что по суду возьмете меня на поруки? Что все будет по закону?
— Вы и так сидите здесь по закону, — надменно усмехнулся «барон», — а пришел я не за вами. Вы меня больше не интересуете. А вот она…
Судя по слабым отголоскам, доносившимся до нее сквозь туман в голове, Анна, засыпая, поняла, что княгиня набросилась на «барона», но тот умелым жестом успокоил ее, — Анна услышала слабый вскрик, как будто Долгорукую чем-то укололи, а потом наступила тишина.
Когда она пришла в себя, то не сразу поняла, где находится. Анна осторожно повернулась на бок, пытаясь разглядеть помещение, в котором оказалась, и почувствовала, что голова прошла и уже не кружится, а очертания комнаты и силуэты предметов изменились и — они ей знакомы. Не может быть! Это же тайное убежище отца и матери — секретная комната в имении Корфов! Так значит она дома? Но почему здесь, а не в своей спальной или хотя бы в гостиной, и что это было прежде: встреча с Долгорукой — реальность или кошмарный сон?
Анна еще раз мысленно вернулась к событиям последних дней. Их нагромождение представлялось ей какой-то невероятной фантасмагорией, сочиненной чьим-то изощренным и коварным воображением. Впрочем, почему чьим-то? Надо всем этим витала грозная тень Забалуева — маленького и тщедушного внешне человечка, который оказался наделен поистине демонической силой творить недоброе и плести интриги, разрушающие души и разбивающие сердца. Анну и раньше удивляла эта склонность Андрея Платоновича к иезуитскому коварству, обращавшая его, в общем-то, счастливые способности — дар убеждения, умение находить выход из любой ситуации и богатое воображение — во зло, приносящее окружающим столько горя и внушающее безысходность. И даже такие сильные и небезопасные личности, как княгиня Мария Алексеевна Долгорукая, поддавались на его игру, позволяя не только втягивать себя в ее процесс, но и обманывать — с чудовищной легкостью и на голубом глазу.
Единственное, что всегда удивляло Анну, — это неуязвимость Забалуева. И дело даже не в том, что у тайного агента был высокий покровитель, и сама система порождала постоянную потребность и в нем самом, и в его услугах. У каждого человека, каким бы недосягаемым он ни был, должна существовать его ахиллесова пята. То, что составляет его тайную (или явную) слабость и смысл самого его существования, лишив человека которых или угрожая лишить, в конечном итоге позволяет им манипулировать. То, ради чего он откажется от богатства, а порой — и от жизни. Так, как пожертвовал собою Владимир — ради нее, ради детей. Так, как отказался от семьи и привычного уклада отец — ради любви. Так, как принял на себя грех князя Петра его друг, барон Корф, — ради дружбы. Но есть ли на свете то, чем боится пожертвовать Забалуев? Есть ли и у него этот тайный родовой изъян, который заставит его из могущественного и непотопляемого демона превратиться в обычного человека?
Вдруг дверь в комнату со стороны кабинета открылась, и Анна увидела самозванца. Он вошел к ней с подносом, на котором стоял завтрак, и, улыбаясь, поставил еду прямо к Анне на постель, где она сидела, забравшись с ногами на покрывало и размышляла о случившемся.
— Вы? — воскликнула Анна и соскользнула с кровати.
— Нет-нет, сидите! — умоляющим тоном обратился к ней «барон», опуская рядом с нею. — Вам нет необходимости спешить, вы еще слишком слабы. Эти негодяи едва не отравили вас своими микстурами.
— Так это вы увезли меня из сумасшедшего дома? — растерялась Анна, не понимая, что же означал этот широкий жест того, кого она справедливо считала своим врагом.
— Я спас вас, — с гордостью сказал «барон», — и не стоит благодарности. Я должен был это сделать. Он обманул меня.
— Кто? — удивилась Анна.
— Мой опекун, — кивнул «барон», и сам присаживаясь на кровать близ Анны с явным намерением подавать своей пленнице принесенную пищу. — Возьмите, вот свежее суфле, оно на твороге и с лимоном. Я не хочу, чтобы вы по чьему-то недомыслию и подлости утратили этот чудесный цвет лица и округлость его овала. Вам уже говорили, что вы очень красивы, баронесса?
— Не могу вспомнить других, но вы как-то, если я не ошибаюсь, уже пытались, — осторожно сказала Анна.
— Разумеется, я не слепой и не мог не заметить вашего совершенства, — улыбнулся «барон». — Я оценил это сразу, едва только впервые увидел вас в этом доме. А он мне солгал… Вы знаете, я был помолвлен с одной очень милой девушкой, и черты ее лица были чем-то схожи с вашими. Он, я говорю о моем опекуне, знал об этом и раньше, но все время убеждал меня в том, что вы — лишь слабое подражание ей. Он отзывался о вас дурно и даже внушил мне некоторую к вам неприязнь, что и стало причиной моего недоверия к вам поначалу. Но потом наваждение рассеялось, и я удивился — как мог быть я столь доверчив и наивен, что сразу же не разглядел необыкновенную прелесть ваших черт и притягательность характера. И я уже не мог сопротивляться обаянию вашей улыбки и чарующим интонациям, я готов для вас на все. Этот ужасный жестокий человек хотел подменить столь чудный образец красоты его жалким подобием в лице несчастной Веры и выдать вас за нее, упрятав в больничную тюрьму. Я не мог позволить свершиться подобной несправедливости. Ему не удастся отнять вас у меня!
— Я, конечно, благодарна вам за помощь, — кивнула ему Анна после некоторого молчания: она не знала, как ей относиться к тому, что сказано «бароном» — с одной стороны, он проявил благородство, вызволив ее из сумасшедшегодома, с другой, ничем не дал понять ей, что признает свою узурпацию славного имени Корфов и хотел бы содействовать прояснению истины. — Но зачем неизвестный, о котором вы говорите, делает все это? Как его зовут? И почему вы называете его своим опекуном?
— Его зовут Андрей Платонович Забалуев, — спокойно пояснил молодой человек. — Я вырос в его доме и долгое время полагал, что прихожусь ему сыном, но потом он открыл мне глаза, рассказав, что все это время лишь выполнял волю покойного барона Ивана Ивановича Корфа, воспитывая его незаконнорожденное дитя. И тогда мне многое стало понятно — я всегда чувствовал себя в этом доме чужим, я был другим, и это втайне угнетало меня. И вот, когда правда обнаружилась, опекун сделал все, чтобы помочь мне вернуть свое настоящее имя. Но потом ему откуда-то стало известно о том, что баронесса Корф, супруга моего погибшего брата, жива и возвращается в Россию из-за границы. С того момента Андрей Платонович принялся запугивать меня, он изображал вас в таких ужасных красках, что я невольно поддался на его обман. Можете представить себе, каково было мое искреннее изумление, когда вы оказались совершенно не тем ужасным и невыносимым существом, чей портрет он мне нарисовал. И тогда все внутри меня возмутилось и вскипело! Я бросился к нему, чтобы умолить отказаться от своего плана, но он оставался непреклонен. Он приставил ко мне Карла Модестовича и Полину, приказав следить за мной. Но мне удалось ускользнуть от них, и я приехал в дом Репниных в Петербурге. Но, увы! — злодейство уже свершилось, и вместо вас я увидел в спальной на подушке грустное личико Веры — этого доброго, но совершенно анемичного существа. Разве может ее взгляд сравниться с вашим? И вся она — с вами, в которой столько огня, страсти, столько жизни! Вы вдохновляете меня, я поклоняюсь вам, я готов до конца дней своих обожать вас и выполнять все ваши прихоти, баронесса!
Воскликнув это, молодой человек упал перед Анной на колени и, схватив ее ладони в свои, принялся осыпать их поцелуями, и этот его порыв был столь внезапным, что Анна не смогла тот час же воспротивиться его стремительному натиску. Но, едва лишь «барон» вознамерился покрыть ее руку поцелуями выше от локтя, Анна очнулась и вырвалась из его неожиданных объятий.
— Вы испугались? — вздрогнул «барон». — Простите, мою поспешность, я так неловок. Мне стыдно признаться, но у меня совсем нет опыта в любовных делах. Мой опекун был строг со мной, я почти не знал ласки.