Бедный Павел
Шрифт:
— Так, Артемий Иванович! Сын Ваш талант несомненный, учиться он у меня будет пока.
— Да как же мне, Ваше Превосходительство…
— Артемий Иванович, а правду ли Ваш сын говорит, что вы честный человек, до нищеты уже честный?
— Мой грех… Я не могу через себя… Ради сына… Но честь моя… — от всей ситуации и вопросов академика Артемий растерялся и не мог подобрать слова.
— Так, Артемий Иванович! Денег я с Вас брать не буду! Честный чиновник, это такое чудо, что впору либо в церковь бежать, либо, наоборот, Вас самого в Кунсткамеру, в банку заспиртовать! —
А ночью Алешке опять снилась мама. Она весело смеялась, даже светилась изнутри.
От занятий с Ломоносовым меня отвлекло только появление в моей жизни нового персонажа, ставшего весьма важным для меня человеком, весьма близким другом.
Утром после гимнастики, которой я никогда не пренебрегал и завтрака, я зашел в кабинет, собираясь почитать очередной том энциклопедии Дидро, который мы как раз обсуждали с Ломоносовым. А там меня уже ждали. Молодой, статный, довольно крупный монах с очень умным и пытливым взором.
Когда я вошел, он сразу встал и поклонился.
— Ваше Императорское Высочество! Я — иеромонах Платон. Здравствуйте!
— Здравствуйте, Ваше преподобие! — в моем ответе ясно читался вопрос.
— Императрица и Алексей Григорьевич просили меня стать Вашим духовным учителем, — мягко улыбнулся в бороду собеседник.
Ох, ты, ёлки-палки! Я совсем забыл, сколько я просил императрицу назначить мне духовного учителя, но тётушка как-то мало обращала внимания на мое духовное просвещение, будучи пораженной европейским духом свободолюбия и легкого пренебрежения делами духовными, кои и так были всецело ей подчинены, как главе православной церкви.
Но года брали своё, вечность уже стояла на пороге, да и Разумовский сумел донести до неё, насколько важно будущему русскому царю исповедовать и понимать ту религию, которую принимает большинство его подданных. И вот мне подобрали одного из лучших богословов, преподавателя Троицкой семинарии иеромонаха Платона. Он происходил из бедной семьи подмосковного священника и за таланты свои возвышен, при обучении получил фамилию Левшин, но пользовался ей недолго, ибо подстригся, видя для себя только духовную карьеру.
Вот он оказался бриллиантом не менее чистым и ярким, чем сам Ломоносов. Никогда о нем не слышал, но масштабом его ума и веры был искренне поражен, и если, до встречи с ним, посещение церкви для меня было чем-то обременительным, хотя и хорошо знакомым и привычным, то после неё, я стал посещать храм, действительно ощущая благодать Божию и искренне мечтая приникнуть к ней.
Но вот отношения у него с Ломоносовым не складывались. Академик находился в жестком конфликте с Синодом и официальным руководством церкви, которые исповедовали дремучие взгляды на научную теорию и пропагандирующие самые отсталые обычаи жизни. Ломоносов, завидя Платона, фыркая, обходил его кругом.
Платон же все эти демонстрации воспринимал с показной улыбкой и не преследовал ученого. Откровенно говоря, с моей точки зрения, как раз Платон и не был явным ретроградом и обскурантом. По-моему, он не демонстрировал публично отрицательного мнения к такому поведению руководства Синода исключительно из политических соображений, но всё-таки…
Однако месяца через три, Ломоносов поспешил, придя на нашу беседу значительно ранее оговоренного срока, и в кабинете столкнулся с Платоном, который как раз излагал мне свою точку зрения на Великий Раскол. Эта трагедия христианской церкви началась ещё в IX веке, когда епископ разрушенного и обнищавшего Рима — папа Лев III, договорился с тогда ещё просто вождем полудиких франков Карлом Великим и возложил на него корону Империи. А тот в свою очередь, объявил его главой всей христианской церкви.
Константинополь, конечно, к тому времени сильно расслабился, почивая на лаврах, ощущая себя единственным цивилизованным городом на земле — Вселенская Патриархия и Восточная Римская, а тогда ещё просто Римская и единственная в мире, империя сильно оторвались от своих бывших подданных и паствы в Западной Европе, но тут все они оказались сильно, даже смертельно, шокированы.
— Что происходит? Вы все кто такие? Как же так? — все эти вопросы посыпались, как от Вселенского патриарха, так и от самого Римского императора.
А вы-то сами кто такие? — ответили им из Рима. — Нас тут все знают, у нас в союзниках самый сильный местный правитель! Пусть у нас диковато и нецивилизованно, ну что? Мы привыкли! Да и что вы нам сделаете-то? От церкви отлучите? Так про это тут никто и не узнает. Войска пошлете? А есть у вас свободные? Что и завоевывать эту дикую разоренную землю реально будете?
В общем: слово за слово, восточная и западная церкви начали расходиться, как в море корабли. А потом, через 200 лет богословская и культурная практики настолько разошлись, что былое церковное единство христианства раскололось и кануло в лету, и, наверное, окончательно…
Ломоносов, услышав про Раскол, не стал разбираться и обрушился на отца Платона с обвинениями официальной церкви в нежелании исправлять свою ошибку с Расколом Никоновским, собрать православную церковь воедино. Тут он, конечно прав, Московский Патриарх Никон в XVII таких дров наломал с изменением практики богослужения, сближением с греческими обычаями, а точнее подчинения им, с чем не согласились многие миряне и священнослужители, и раскололось уже русская церковь…
И вообще, продолжал Ломоносов, такой взгляд на науку недопустим, ибо ведет к застою, повышенной смертности и вызывает у многих неприятие самой веры христианской, которая основа жизни народа и государства нашего.
Платон выслушал яркую речь Ломоносова, у которого видимо, накипело, да и темы ему были очень близки и, когда тот сделала паузу в своем крике, спокойно ему ответил: «Тут я с Вами полностью согласен, Михаил Васильевич!»
Ломоносов подавился воздухом и побагровел. Тут уж я вскочил и ласково усадил академика на свободный стул, а также придвинул к нему стакан воды. От такой демонстрации уважения от будущего наследника престола тот вообще оторопел и жадно присосался к воде, а потом и к пустому стакану.