Для своего преклонного возраста охотник оказался слишком настойчивым и шустрым. Он шарил у Ивана Петровича под кофточкой, хватал за большую грудь и крякал от удовольствия.
Пуританов
лежал на спине, терпеливо дожидался, когда охотник натешится его грудью, и думал, что, видимо, существует какой-то g`jnm, по которому и устанавливается то самое несоответствие между тем, кто ты есть на самом деле и кем мечтал стать. Вот хотелось ему быть непьющим, но это не нравилось всему окружению. Иван Петрович ни за какие коврижки не желал быть рыбкиной бабой, и точно знал, что в этом качестве вписался бы в любое человеческое сообщество. В крайнем случае он согласился бы навсегда остаться золотой рыбкой, но ему ненавистны были все эти корыстные рыбаки и охотники, которые никогда и ни за что тебя не отпустят, пока ты не надорвешься, выполняя их безумные желания. "Впрочем, мне не так уж плохо жилось и Пуритановым, –
с грустью подумал он. – В конце концов, кто-то должен нести крест и дурачка. А жизнь все равно прекрасна, и когда-нибудь она обязательно закончится, и след от нее в виде эха от свиста крыльев без остатка растворится во времени".
На этой незатейливой мысли Иван Петрович и проснулся. Он кулаками протер глаза. Сослуживцы напротив допивали третью бутылку водки.
Стукачка спала мертвым сном, и что ей снилось в этот момент, было написано у нее на лице – она блаженно улыбалась.
Пуританов, не таясь, налил себе полный стакан воды и с наслаждением выпил до дна. Ему радостно было вновь ощутить себя Иваном Петровичем Пуритановым – безвредным и, в сущности, никому не нужным разгильдяем. Возвращение в реальность на миг позволило ему почувствовать себя немножечко счастливым, и он с удовольствием произнес: