Бедолаги
Шрифт:
На следующий день Джим заявил Элберту, что отныне требует пятьдесят процентов, требует денег наличными, в руки. Элберт засмеялся, но получилось точно так, как он сам объяснял Джиму: если ты не боишься, люди сделают все, что скажешь. Так оно и вышло, Элберт согласился, только попросил чуточку потерпеть, но ведь согласился и протянул Джиму руку. Что они хотят уехать из города, перебраться в деревню — этого Джим Элберту не разболтал, а вскоре встретил Дэмиана, и тот предложил ему свою квартиру на месяц-другой или дольше, настоящую двухкомнатную квартиру в Кентиш-Тауне, и даже с палисадником. Но Джим, войдя домой, сразу почуял запах газа и, успев подумать, что не важно, отчего ты задохнулся, вбежал, рывком открыл окна и выключил плиту. Словно животное валялась она на кухонном полу, и он не стал рассказывать ей про квартиру, а стоял там, в кухне, пока выветривался
Наступила весна. Год назад они ездили в Вест — Финчли поесть блинов, он пригласил ее в ресторанчик и вежливо открыл перед нею дверь, купил ей цветы, тюльпаны, а на Пасху маленького тряпичного зайца. Далеко за полночь просиживали они перед телевизором, обнимались, а по воскресеньям он всякий раз просил приготовить жаркое с овощами и картошкой. Об этом он вспомнил, глядя во двор, и еще вспомнил, что несколько дней назад так же стоял у окна и вспоминал прошлую весну. «Послушай-ка, твоя малышка… — заговорил было Элберт, пожав плечами. — На что она тебе?» Джим и слушать не хотел, это Бен не оставлял ее в покое, это Бен таскал ей все эти дела, амфетамины, валиум, настраивая против него, Джима. По-другому и быть не могло. Джим увидел, что у Мэй течет кровь. Она лежала на полу возле софы и плакала, а кровь текла. Сказала, что видит мертвых, мертвых и умирающих, все твердила, твердила об этом, и он забыл, как она выглядела прошлой весной и даже на исходе лета, правильный овал ее лица, обрамленного темно — русыми волосами, и глаза — то серые, то зеленые. Было в ней что-то детское — нежная она, гладкая, и не худая, но и не толстая — все в ней соразмерно. Он держал ее крепко, обеими руками, и она принадлежала ему, и он обнял ее за шею и подумал, что шея у нее хрупкая, как у котенка. Вот переберутся в деревню и будут пить чай в саду. Он пошел на кухню, чтобы успокоиться, и тут же услышал, как она говорит по телефону, с Беном говорит по телефону, «приходи скорее», умоляет, но ведь не его, и она вскрикнула, когда он вошел с ножом в руке. Бен явился спустя десять минут, открыл дверь (видно, Мэй дала ему ключ), а она лежит тихо, и Джим поднялся, прошел мимо Бена, а тот, совсем бледный, сказал: «Проваливай отсюда» — и потянулся к телефону.
Он немного постоял возле дома и медленно двинулся прочь, все казалось очертаниями, одни только контуры, даже родители ему пришли на ум, как они сидят за обеденным столом и ждут его, как они втроем сидят за обеденным столом и ждут его брата, а тот пока еще не болен и вот-вот явится, обо всем этом он вспомнил, пусть чего-то и не хватало в воспоминаниях, пусть дырка образовалась в памяти, как раз там, где что-то случилось, и вот так он стоял на Пентонвилл-роуд, пока не услышал сирену «скорой помощи» и не пошел дальше. Счастливые времена сохраняются в памяти реальными, но у Джима остались от них одни очертания и страх никогда не узнать, что произошло. Джим нащупал ключ, врученный ему Дэмианом, добрался до Кентиш-Тауна, нашел нужную улицу — Леди Маргарет, и там было тихо-тихо, только кошка прыгнула на мостовую, черная с белым кошка, и спряталась под машиной.
Через несколько дней ему позвонил Элберт. О Мэй он ничего не сказал, а Джим и не спрашивал.
5
Дверь дома, где размещалось агентство, Изабель и теперь открывала ключом Ханны. За день до того, как Ханну последний раз положили в клинику «Шарите», та передала Изабель свой ключ — улыбаясь тем лучезарнее, чем мертвенней становилась кожа, чем прозрачней лицо, к концу совсем истаявшее.
Остались только серые глаза и полные губы. Ханна обняла Изабель, но тут же мягко оттолкнула костлявой рукой:
— Ладно, ладно, хотя бы раз мы еще увидимся…
Увиделись они не один раз, а больше, потому что смерть будто запутали, будто отвели ласковые перешептывания у постели, и детское как никогда выражение лица Изабель, и невозмутимость Петера, который справился наконец со своей яростью, с горькими и едкими словами, отравившими им последние месяцы. Каждый раз Изабель брала ключ с собой в больницу, надеясь, что Ханна попросит его вернуть.
Ждали, ждали, и однажды началось. Сообщил об этом Андраш, вместе они поспешили в «Шарите». Губы Ханны крепко сжаты, не слышно ни звука, и врачи не понимали, страдает ли она от боли. Иногда Ханна открывала глаза, но в отсутствующем взгляде читалась только решимость умереть. Петер приходил ночью, спал на раскладушке, поставленной для него медсестрами. А днем не появился ни в клинике, ни на работе. Андраш и Изабель провели вместе весь день и весь вечер, потому что ей не хотелось домой, в пустую квартиру, куда Алекса теперь заходила только за вещами — запаковать, распаковать. В ту ночь, когда наступил конец, Изабель ночевала у Андраша, тот постелил ей чистое белье, а сам улегся на красный просиженный диван — нелепый реквизит посреди его гостиной.
В пять утра их разбудил звонок Петера. Попросил заменить его на работе, обещал вернуться через месяц. Ханна умерла 5 октября 1996 года, и в тот день Изабель, впервые открыв двери подъезда и бюро ее ключом, обнаружила на своем письменном столе коротенькое письмецо, что-то вроде завещания, согласно которому доля Ханны в агентстве переходила к Изабель. Изабель никогда (если не считать нескольких месяцев в Лондоне) не занималась графическим дизайном, а тут вот оно — благословение. От растерянности она кинулась в раскрытые объятья Андраша и несколько минут не могла прийти в себя. Тогда, пять лет назад, она и приняла решение посерьезнее относиться к своей профессии, к своей берлинской жизни. Но вечно что-нибудь упускала, не успевала, хотя результат обычно оказывался вполне достойным. Впрочем, и раньше, еще помощницей Ханны, она задерживалась на работе допоздна так же часто, как теперь.
Изабель открыла дверь бюро, держа в руке пакет со старыми кроссовками, и едва не натолкнулась на Андраша. Тот стоял на карачках с бессмысленным выражением лица и высунув язык, как будто намеревался что-то слизнуть с пола. Андраш на миг замер, но тут же вскочил на ноги, а Петер, сидя за столом, расхохотался. Гневным хохотом.
— Андраш хотел мне показать, — сказал он, — как поисковые собаки работают среди развалин и пепла, если у них забивается нос.
Андраш посмотрел вниз, на ноги Изабель:
— Ты купила туфли.
— Тошнит от вас. — Петер, вставая, чуть не опрокинул стул. — Один строит из себя психа, а у другой нету дел, кроме шопинга.
Только когда дверь за ним захлопнулась, Изабель открыла рот:
— Что с вами такое?
Андраш, молча разглядывая новые туфли, взял у нее из рук пакет, вытащил одну за другой кроссовки, поставил к себе на письменный стол и стал осторожно водить пальцем по шнуркам, язычку, заднику.
— Андраш, прекрати!
Как тихо, здесь тоже тихо. Электричка, рывками подъехав к станции, замерла. Андраш вдруг вскочил, закрутился на месте, повернулся раз, два, три и уселся прямо на стол. Электричка тронулась, набрала скорость, исчезла из виду, так и не попав в поле зрения Изабель, а на ее место уже прибыла следующая, тихо постояла, прокатилась вперед на несколько метров, опять остановилась, и за окнами вагона появились лица людей, будто они видны не сквозь оконное стекло, а через линзу, с увеличением и искажением.
Какая ты бледная, — пробормотал Андраш и, чуть помедлив, отправился в коридорчик, он же кухня: там и посуда, и баночки с медом, чайные пакетики, кофеварка, компактный кухонный шкафчик — тяжелый, как несгораемый шкаф, газовый баллон под раковиной, две горелки. Включил чайник, поставил на поднос чашку, сахарницу, молочник, забыв его наполнить, подождал, пока закипит вода, заварил чай.
Раньше в дальней комнате работали Ханна и Изабель, а в ближней они, двое мужчин. После смерти Ханны Андраш перебрался к Изабель, натянул проволоку по стене, развешивал свои и ее эскизы. В дальней комнате зеленый линолеум, в ближней — красный, а коридорчик в синих тонах. Стол Изабель в правом углу между двумя окнами, за ними проходят электрички и поезда. Рядом с компьютером — экран как будто парит над землей, в пестрых мисочках ластики, точилки, пузырьки с цветной тушью, в стеклянных стаканах карандаши и перья. Андраш уговорил Изабель снова рисовать, даже писать акварели, как в школе, и она привыкла так работать, иногда дни напролет готовила эскизы — уличные сценки, интерьеры, серии "картинок, и только под самый конец бралась собственно за работу. «Видишь, получается! — победно заявила она Петеру. — Никакая не потеря времени, даже наоборот». Она любила свое бюро. New concept — new life,новая идея — новая жизнь, вот что это значило, по крайней мере для нее, когда она приехала в Берлин, по квартирному объявлению познакомилась с Алексой, а через Алексу с Ханной. Всем она обязана Алексе, вот и цеплялась за нее, пока та не переехала к Кларе и не вынудила Изабель заняться поисками новой квартиры.