Бедржих Сметана
Шрифт:
Вечером Сметана рассказал Софиньке о случившемся, весело подшучивая над ее мужем. Можно ли так увлечься охотой, чтобы даже не слышать великолепного лесного флейтиста и не оценить его? Рассказ отца взволновал Софью. Она радовалась, что к нему снова вернулось хорошее, веселое настроение. Но ее все больше и больше беспокоили те загадочные звуки, которые он будто бы слышал по временам. Перед приездом отца она привезла один из его инструментов и пригласила мастера настроить. Она хорошо знала, как не выносит отец фальшивых звуков. Однако, усевшись по приезде вечером за фортепьяно, Сметана сказал, что еще никогда не играл на таком расстроенном инструменте. Между тем Софья, сама хорошо игравшая, не заметила никаких погрешностей. Тогда она ничего не возразила отцу, чтобы
Через несколько дней слуховые галлюцинации усилились. И Сметана начал понимать, почему никто из окружающих не слышит той флейты, звук которой он часто различал даже среди ночной тишины. Это был один из признаков нарушения его слуха.
Вначале Сметана не хотел лечиться. Он надеялся, что отдых и тишина окажутся лучшим лекарством. Но симптомы болезни повторялись и усиливались.
«У меня закладывает уши и временами кружится голова», — записал он в дневнике 28 июля 1874 года.
Обеспокоенный здоровьем Сметаны, Шварц повез его 1 августа в Прагу, чтобы посоветоваться с врачом. После длительного исследования доктор Зоуфал, лучший специалист по ушным болезням, предложил сделать несколько горячих воздушных ингаляций.
Встревожились и друзья Сметаны. Надеясь, что противники композитора, узнав о его болезни, хотя бы на время прекратят свои нападки и оставят мастера в покое, они сообщили в одном из номеров «Далибора»: «Капельмейстер Бедржих Сметана заболел в результате непрерывных волнений, которые ему последнее время причиняла известная группа лиц. Нервы его так напряжены, что на некоторое время он должен совершенно избегать каких бы то ни было занятий музыкой и любого умственного напряжения и в высшей степени нуждается в бережном к себе отношении. В оперной деятельности его могут на это время заменить капельмейстеры Чех и К. Бендль, занявшись, в частности, подготовкой новинок, показ которых нельзя откладывать».
Однако, они очень ошиблись. Слишком далеко пиводовцы зашли в своей травле, чтобы теперь считаться с болезнью композитора. Никакие человеческие страдания не могли смягчить их сердца. Они упорно продолжали свою линию, попутно издеваясь над друзьями и почитателями Сметаны, тяжело переживавшими постигшее его несчастье.
«Мы узнали, что у господина капельмейстера Бедржиха Сметаны началось серьезное нервное заболевание, — писала «Музыкальная газета». — Ничего удивительного! Непрерывные волнения, которые ему уже давно причиняет известная группа лиц, могли бы с течением времени подорвать здоровье и более крепкого человека… слышать над собой вздохи и жалобы некоторых «болельщиков», которые, чтобы казаться чем-нибудь издали, стараются протолкаться поближе к таланту, — это мог бы стерпеть человек немного более крепкого склада, чем господин капельмейстер Сметана. Если сам господин Сметана не выступит против этого расхныкавшегося сброда и не запретит категорически им всем унижать его, ломая руки над ним, то это приведет к тому, что его блестящая репутация как выдающегося пианиста и необыкновенно одаренного композитора сменится убеждением в его неслыханном убожестве. Непрерывно возрастает число тех, у которых с его именем связывается представление только как о совершенно больном человеке».
С неслыханной дерзостью обнаглевшие ригеровцы называли «расхныкавшимся сбродом» лучших представителей чешской культуры, окружавших Сметану. Среди них были такие замечательные люди, как Ян Неруда. Вероятно, ни одна змея не смогла бы дать столько яда, сколько влили авторы статьи в каждое слово, в каждую фразу ее. Эта группа консерваторов, не желавших понимать, чем является Сметана для родной страны, или, быть может, слишком- хорошо понимавшие это, продолжала травить мастера и тогда, когда всем стало известно, что здоровье его в угрожающем состоянии.
Сметана уже почти ничего не слышал правым ухом, а левым — с трудом, прибегая к помощи слухового аппарата. В таком состоянии
Сметана вынужден был написать письмо председателю Театрального общества доктору Чижку, в котором подробно рассказывал о постигшем его несчастье. В конце он писал:.
«Итак, прошу Вас, господин доктор, чтобы Вы были так добры и сообщили уважаемому комитету или Обществу о постигшем меня несчастье — ибо для меня это действительно несчастье, — а также соблаговолили освободить меня на неопределенный срок от дирижирования операми и проведения репетиций, потому что я не могу выполнять своих обязанностей…
Так как я не имею права и не могу давать уроки игры на фортепьяно и, следовательно, буду нуждаться в средствах для содержания своей семьи, то я прошу также, чтобы мне был выплачен тот гонорар, который уважаемый комитет назначил профессорам за преподавание в оперной школе и который поэтому причитается мне за истекший год.
Доктор Зоуфал готов выслать Вам в любое время письменное заключение о моем печальном положении».
Затем Сметана писал, что он ожидает «решения уважаемого комитета», втайне надеясь, что руководство театром настолько ценит его деятельность, что даст ему возможность довести лечение до благоприятного конца независимо от того, сколько потребуется на это времени, и сохранит за ним место первого дирижера.
Мысль о том, что он может оглохнуть, приводила Сметану в ужас. Жизнь без музыки, без творчества для него была невозможна. И чтобы вернуться к жизни, наполненной звуками, композитор покорно подчинялся всем требованиям доктора Зоуфала, терпел мучительные, болезненные процедуры.
Он перестал подходить к фортепьяно, и в его комнате теперь было совсем тихо. В квартире не слышно было больше громких голосов. Сраженная внезапной болезнью мужа, Беттина говорила шепотом и старалась не производить лишнего шума. Даже Неруда пытался, входя в его комнату, приглушить свой голос. Там, где раньше постоянно раздавалась музыка, теперь царила тишина.
А враги все не унимались. 15 сентября 1874 года Сметана записал у себя в дневнике: «Политика» преподнесла в своем фельетоне опять ту позорнейшую ложь о чешском театре, а также обо мне, будто я как композитор, дирижер и руководитель получаю непомерное жалованье (!), а ничего не делаю и т. д. — сплошная ложь и оскорбления».
Возмущенный Сметана написал ответ своим обвинителям, который был напечатан 29 сентября в «Народной газете».
Волнения, вызванные появлением статьи в «Политике» и последующей полемикой, не могли пройти бесследно для Сметаны. Состояние здоровья его резко ухудшилось. А тут еще пришла весть о безвременной смерти Витезслава Галька. Друзья Сметаны не смогли этого скрыть от него. Сам больной, Сметана очень тяжело переживал кончину совсем еще молодого талантливого поэта (Гальку было только 39 лет). Сметана вспоминал, как часто поэт приходил к нему в школу слушать музыку; вспоминал те вечера, когда Галек читал свои задушевные лирические стихи. Еще совсем недавно они вместе с Тальком принимали участие в торжествах Академического читательского общества. И вот не прошло и пяти месяцев, как безжалостная смерть унесла одного из одареннейших чешских поэтов, а он, Сметана, лишен самого дорогого в жизни — лишен музыки!
Горькие минуты переживал больной композитор. Будущее рисовалось ему в мрачных тонах. Малейший проблеск надежды тотчас же угасал. Проходили дни, а слух не улучшался, и Сметана не знал, когда сможет приступить к работе. Небольшие сбережения быстро таяли. Несмотря на запреты врача, Сметана начал понемногу играть и сочинять. Однажды даже рискнул пойти в театр. Довольный тем, что хотя и слабо, но все же слышит музыку, Сметана вернулся домой в хорошем настроении и даже сел за фортепьяно поиграть. У него рождались новые замыслы, возникали свежие мелодии. Придя к заключению, что он сможет сочинять, невзирая на посторонние звуки, непрерывно раздававшиеся в ушах, Сметана лег спать.