Бег в золотом тумане
Шрифт:
и исчезнет вдали как туман, как туман..."
Мурлыкал я, приступив к завершающей стадии омовения. Взяв Лейлу за хрупкие плечи, и возомнив себя Праксителем, я помог ей встать на ноги и медленно, струйка за струйкой вылил из чайников воду, смывая со своей Афродиты пену, играющую разноцветными огоньками...
– - Чем же я вытирать тебя буду, радость моя?
– - спросил я ее в растерянности...
– - У меня нет ничего...
– - Я высохну так, -- сказала она, подойдя совсем близко, к еще горячим камням, -- А голову высушу на солнце. Нам надо уходить отсюда! Не надо золота. Хватит убивать!
– -
Через полчаса мы уже поднимались к штольне. Перед нами семенили два трофейных ишака, нагруженные под завязку отличными продуктами и снаряжением, а сзади, о Господи, плелись мать и тётка моей ласточки!
Они несли по два автомата со снятыми рожками. Мы шли, не спеша, и Лейла тихо, сбивчиво, часто замолкая, рассказала мне о вчерашних событиях и о том, что она узнала от матери.
Когда мы пошли к штольне, Бабек наставил на нее автомат, и приказал идти вперед. Дойдя до верховьев Хаттанунги, они встретили отряд Резвона, только что похоронившего двух воинов. Своим донесением Бабек изрядно поднял настроение головорезам, воодушевленным неожиданным и полным успехом своей противовоздушной операции.
После недолгого раздумья Резвон решил дождаться ночи и вырезать наш отряд. Добравшись до верховьев Уч-Кадо и оставив там теток и двух бандитов стеречь пленницу, он с Бабеком и двумя
подручными пошел к нашему лагерю. Вернулись они злые, особенно Резвон. Сзади, в бедре у него была рана. При свете китайского фонарика он, с помощью Фатимы выковырял перочинным ножом несколько дробин и потребовал к себе Лейлу. Фатима привела свою дочь в палатку и удалилась. Оставшись наедине с девушкой, Резвон предложил ей руку и сердце, а когда она отказалась, набросился на нее.
Лейла начала кричать, ударила его по лицу. Насильник рассвирепел и сильным ударом в пах бросил ее на пол, сорвал одежду...
– - Ладно, ладно, не надо об этом. Ничего этого не было. Бабек мне сказал, что мать с тёткой вступились за тебя. Врал, значит! Зачем? Выгородить, что ли хотел? Ну - ну, Бабек! Добрая душа! А как твоя мать здесь очутилась?
– - Я люблю тебя!
– - тихо сказала Лейла.
– - Давай сядем, я устала!
Мы сели на теплый, согретый солнцем камень, обнялись, и она рассказала о приключениях своей матери:
"После возвращения из Мешхеда, Фатима объявила властям о похищении мною ее дочери. О моем исчезновении и возможной связи с контрабандой наркотиками они сразу же сообщили в Российское представительство. Мое дело было передано уголовной полиции, та провела расследование. Стрелочником оказался Шахрияр, но родственники, в том числе и Фатима, выручили его, - все как один заявив, что в Мешхед он был взят мною, как и Лейла, в качестве заложника. И всю дорогу, в том числе и на КПП, на котором нас задержали ночью, я угрожал им гранатой. Шахрияр же сказал следователю, что сейчас я, наверное, нахожусь в Москве.
Оставшись ни с чем, Фатима совсем взбесилась, и предприняла немыслимую авантюру!
Достала себе и своей сестре разрешение на поездку в Россию по семейным обстоятельствам. Доверить поиск сбежавшей парочки компетентным российским органам она не могла. Удавкин дал ей все мои адреса, в том числе -- и Веры. Приехав в Россию, "поседевшая от горя мать", сразу же бросилась
не нашла. Моя же мать, каким то чутьём сразу определила, какие проблемы терзают Фатиму, и сразу же пообещала близко познакомить ее со своим свирепым зятем - кавказцем.
В Иране хорошо знают необузданность бывших советских подданных, и Фатиме ничего не оставалось, как обратится в свое посольство.
Дипломаты поехали на Петровку и выяснили, что в России и СНГ я не значусь и, вообще, формально нахожусь в Исламской республике Иран. И тут ей пришла мысль о возможном нашем нахождении в Таджикистане.
Она прилетела в Душанбе первым же самолетом, предварительно позвонив в Тегеран и узнав от Удавкина имена моих тамошних друзей, знакомых и номера их телефонов. В Таджикской столице случилось персональное для Фатимы чудо. В иранском представительстве она наткнулась на человека, основной обязанностью которого было слоняться по улицам города и всё видеть, слышать, запоминать. Этот
"Шерлок Холмс" рассказал ей, что неделю назад он видел на Путовском базаре девушку в родном иранскому сердцу наряде и пошел за ней. У мясных рядов - Аллах свидетель, он услышал ее фарси, и
понял, что его внимание привлекла иранка. От базара до Лешкиного жилища -- двадцать пять минут ходьбы, и он проводил ее, оставшись незамеченным.
Узнав все это и прихватив с собой нескольких милиционеров, Фатима с
азартом бывалого охотника тут же бросилась в Суворовский барак, но нас уже не было. Мы уехали в Рамит часом раньше. Суворов вежливо сказал им, что мы отбыли или в Москву, или во Владивосток. Но милиция не поверила и провела допрос с пристрастием. Лешка, не эная, конечно о наших нагзских осложнениях, признался, что мы, наверное, рыбачим на Сардай-Мионе... Люди в серых шинелях, естественно, были против непредсказуемых издержек преследования преступников в высокогорных условиях и были таковы.
А. что Фатима? Вместо того, чтобы заняться в Таджикской столице
пропагандой образа жизни исламских ортодоксов, и обращать в истинную веру испорченных Советским влиянием правоверных, она едет в Рамит и, наняв там машину, направляется в Нагз. Подозреваю, что далеко не материнские чувства владели ею безраздельно. Только неудовлетворённая страсть может подвигнуть женщину на такое глобальное преследование!
Так вот, в Нагзе она, конечно, знакомится с Резвоном, который только что осушил селевое озеро и мечтал "осушить" наши тела и души. Они бросаются в погоню, на перевале теряют двоих, хотят уже вернуться, но тут, о Иншалла, на них натыкается Бабек со своей прекрасной наложницей"...
***
К обеду мы были около штольни. Нас встретила Наташа. Все остальные были в рассечке. Приказав Фатиме приготовить что-нибудь к обеду, я привязал трофейных ишаков на мочажине рядом с братьями по разуму, и начал устраивать место отдыха для Лейлы. Ей явно надо было поспать. Оставив ее под присмотром Наташи, я пошел к ребятам.
Выслушав мой рассказ, и немного позубоскалив надо мной и Фатимой, они сделали вывод:
– - Это, наверное, Абдурахманыч приказал долго жить! Жалко мужика,