Беглец из Кандагара
Шрифт:
Ждать пришлось недолго, Чернава затушила свою кашеварню, слила металл в формочки, и они отправились на болото. По пути девушка осенила пространство несколькими воздушными знаками, напоминавшими какие-то мистерии волхования, но никак не веру во Всевышнего. Это, отметил Толмай, потому что проповедничество Чернавы легло тяжёлым камнем на его душу. А на камне даже надписи были, то есть всё, как в сказках водится: пойдёшь налево… пойдёшь направо… а прямо пойдёшь… Только хитрость здесь заключалась именно в том, что все дороги вели к Наве. Тем более в темноте она в своей яге выглядела не очень-то мило, но за версту Толмай мог почувствовать то родное, долгожданное, заветное, неизведанное, за которым он готов был сойти в нижний мир и вера в которое чуть не оставила его в дальних бездорожьях.
Тропинка вилась меж колючих зарослей, и если бы не шедшая рядом уверенная девушка, юноша мог почувствовать себя очень неуютно. По склонам сопок за деревьями проносились какие-то неприметные тени, что-то обрушивалось то сверху, то с боков. То и дело раздавался крик нетопыря и разносился запах давно протухшего болота, где не сгнившим можно найти только пришедшего сюда живого человека. А если запах чужой, то сам ты тоже чужой!
Скоро тусклый предрассветный сумерек заполонил всё вокруг, размазывая образы, делая их неясными, будто какой-то художник позабавился и забелил уже изображённый пейзаж. Встречные деревья хлестали ветками по глазам, как будто в свой хоровод заманить хотели. Казалось, на ближней сопке вся нечисть на шабаш собралась. А что, проклятые небом всегда празднуют тризну кому-то. Вот и ждут, пока закуска сама себя поднесёт. Даже девушке, видавшей виды, пуганой пугалами, временами было не по себе, и она невольно прижалась к спутнику.
— Ты, милая, довольно милая, — как упырь, облизнулся её спутник. — Аж не жалко, что пошёл.
Чернава тут же отстранилась и нахмурилась.
— Ну, не очень-то! Не для этого идём, козлёнок, — заносчиво произнесла девушка.
— Хорошо, хорошо, — юноша сразу пошёл напопятную, — я ведь, чтобы тебе понравилось, а не так чтобы…
— Ладно, ладно, — согласилась Нава. — Пришли уже. Поглядим, какой ты смелый да храбрый. Поди, за Игрим даже не знаешь и не бывал там?
— Где уж нам, — фыркнул Толмай. — В нашенских Грециях и Египтах про таковское и слыхом не слыхивали.
Дорожка тянулась меж сопками, заросшими кедрачом, и скоро вывела на равнину, схожую чем-то с широкой лесной поляной. Но когда Толмай вздумал прогуляться по шёлковой нежной травке и занёс уж было ногу, чтобы свернуть с тропы, как тут же получил увесистый подзатыльник от своей спутницы. Оплеуха оказалась настолько неожиданной и тяжёлой, что парень шлёпнулся, испачкав свою лиственную юбочку о мокрую глину.
— Да ты чего? — не понял он.
— Не смей, охальник, — прикрикнула девушка. — Гляди, козлёнок!
С этими словами Чернава подобрала из-под ног камень и бросила на шёлковую луговую траву. Камень сначала лежал неподвижно, но потом мгновенно юркнул в бездну, как будто бы его и не было. Среди расступившейся ласковой травы возникло чёрное пятно водяной дыры, которая, пустив несколько гулких, далеко слышимых в утренней тишине пузырей, снова замаскировалась под полянку.
— Смекаешь? Нам только здесь можно, — Нава указала на кусты вересника, растущие у подножия сопки. — А то вас, мужиков, вечно надобно уму-разуму учить. С ума с вами спрыгнешь, баламуты проклятущие.
Нава для порядку поворчала ещё немного. Только по густым кустам вересника они прошагали довольно недалеко. Вскоре Чернава остановилась, прислушиваясь то ли к шуму кедрача, возникшему на вершине сопки, то ли ловя болотные запахи, временами прорывавшиеся наружу. Толмай невольно залюбовался девушкой, стоявшей, как лайка в охотничьей стойке. Яга тем временем произвольно распахнулась и показала юноше спрятавшийся под её меховой плотью расшитый узорами зелёный сарафан, поддерживавший высокую грудь, скрытую за побеленной тонкой льняной сорочкой.
— Ты чё это уставился, охальник! — Чернава запахнула ягу, но её выдал яркий румянец, разлившийся по щекам. — Мы не для залёта в Игримское болото отправились.
— А скажи, Нава, — решился наконец Толмай, — ты ведь одна живёшь или я ошибся?
— Нет, не ошибся. А к чему тебе это? — девушка попыталась нахмурить брови, только это у неё сейчас плохо получалось.
— Просто знаю я, — объяснил парень, — что в вашей Стране Десяти Городов только замужние носят на голове кокошники. Девкам ничего, кроме косы, не положено. А ты кокошника не снимаешь, но сзади красивая девичья коса-
Девушка внимательно на него посмотрела, как бы думая, отвечать — не отвечать любопытному гостюшке, потом всё же решилась:
— Меня выдали замуж за хорошего человека по решению родителей, по записи домостроевской, по выгоде семейной. И родители мои, как у нас водится, просто забыли обратиться к Богу за советом. Значит, и меня забыли спросить, готова ли я стать хотя бы не женой, а невестой обручённой? Родители часто за дочь решают: мол, стерпится — слюбится. А если нет? Если не стерпится, не слюбится, ни на что не променяется? Зачем тогда родители дитятку на свет рожали? Зачем холили, баловали? Затем, чтоб замужеством жизнь девке поломать? Или заодно себя похвалить: мол, выдали девку замуж — ан и кобыле легче?!
— Ну и что? В нашей стране часто так бывает, — пожал плечами парень.
— Согласна, — кивнула Чернава. — Но у нас не так. От Бога моему мужу была предназначена другая. Ведь рождаемся мы в миру этом для того, чтобы душу свою любви обучить. Вот и ты хочешь в нижний мир сходить через реку Смородину ради того, чтобы любовь познать. А оттуда ведь редко кто возвертается. И редко какой мужик согласится жизнь за любовь отдать! Но человек безумную и нелепую страсть часто за настоящую любовь принимает. Выдали девку замуж, а за кого? Мой благоверный муженёк на меня даже не посмотрел ни разу.
— Как же так? — вытаращил глаза Толмай. — Мужик на бабу не взглянул ни разу? Так не бывает! Ты шутишь!
— Вот так бывает, — покачала головой Чернава. — Наверно, только в нашем Хаосе такое случается. Через год мой благоверный умер от одиночества. А я — ни жена, ни невеста, ни вдова. Судьба такая. — Чернава обеими руками принялась растирать виски. Видимо, воспоминания приносили ей тяжкую боль. Но, встряхнув головой, как собака отряхивается после купанья, вернулась к главному: — Мы вот здесь остановимся, — она указала на непроходимые заросли вересника и первой полезла в самую гущу.