Беглые взгляды
Шрифт:
Однако образ лагеря дается опосредованно. В рассказе «Мусорный ветер» он узнается при помощи метафорического путешествия, перенесенного в Германию. Рассказчиком является физик (возможно, еврей, но, несомненно, немецкого происхождения), враждебно настроенный по отношению к новому вождю нацистов. Давление, которому он подвергается, приводит его в сумасшедший дом. Он разбивает один из бесчисленных бюстов, повсюду расставленных для народного почитания. Его арестовывают, пытают, запирают в лагерь, который он покидает, чтобы пристыженным, нищим осесть в деревне, где свирепствуют голод и безумие. Мать, от голода потерявшая разум, баюкает своих детей. Где здесь Германия и где Советская Россия? Взгляд Платонова пересекает границы и сливается со взглядами преданных свободе людей XX века, выступающих против рабства и коллективного самоубийства. В этом рассказе не определена каузальная связь, что позволяет перемещать действие из голодающей деревни обратно в нацистскую Германию. Расположение лагеря в рассказе колеблется между обезлюдевшей деревней и городом, опустошаемым насилием и культом вождя.
Истощенный, призрачный образ выжившего лагерника Платонов снова ищет «среди своих»; начиная с «Чевенгура» они встречаются среди «прочих», особенно в «Котловане». Некоторые из них пребывают в состоянии между жизнью и смертью. Они полностью лишены смысла и радости жизни, блуждая на грани человеческого существования. Это не просто падшие ангелы, как их изображает, подобно Живаго, художественная
Платонов знал, что колебания по поводу включения его в бригаду для поездки на Беломорканал одновременно означали, что он никогда не был признан писателем официально; так с ним и обращались, то есть отстраняли. Как было показано, он напрасно настаивал на своем требовании: летом на съезде писателей его имя ни разу не упоминалось в стенограммах. Наблюдая такую настойчивость, можно задаться вопросом: осознавал ли он вообще смысл своих произведений, когда в феврале 1934 года посылал рукопись «Мусорного ветра» Горькому? Мастер литературы ответил, что это «мрачный бред» [551] . Платонов легкомысленно не берет в расчет неприемлемый характер своих текстов, им движет желание увидеть их опубликованными. К счастью, Горький для сглаживания ситуации еще до прочтения рассказа включил Платонова в бригаду, отправляемую в Туркмению [552] . Платонов, в полном восторге от пустыни, остается там на два с половиной месяца, с марта по май, и пишет очерк за очерком. После возвращения, без всякой оглядки на социальный заказ, он создает рассказ «Такыр» [553] . В начале 1935 года Платонов снова приезжает в Туркмению, на этот раз свободно, по приглашению местного Союза писателей. Он в высшей степени доволен своим уединением и привозит оттуда повесть «Джан»: «Опять я Амударья, опять я в песках, в пустыне, в самом себе» [554] . Что же открыл он в этой экзотике? Достигла ли его устремленность своей цели?
551
В недатированном письме (несомненно относящемся к марту 1934 года). См.: Аннинский Л.Откровение и сокровение. С. 16. Впоследствии Платонов более не упоминал об этом рассказе.
552
См. письма от 30 марта, 2 апреля 1934 года; цит. по: Корниенко Н.А. Платонов: Туркмения, страна иронии / Нация, личность, литература. М.: Наследие, 1996.
553
Рассказ был опубликован в сентябре 1934 года в журнале «Красная новь».
554
Дневниковая запись от 20 января 1935 года. Цит. по: Корниенко Н.История текста и биография А. Платонова // Здесь и теперь. 1993. № 1. С. 224.
Центральная Азия внешне не имела ничего общего с Беломорканалом. Начиная с XIX века она была одной из целей «путешествия на Восток», позволявшего поэтам вырваться из оков столичной жизни. Однако в России традиционно было принято посещать Крым или Кавказ. Центральная Азия, покоренная без столь героических сражений, привлекала к себе внимание лишь в очень малой степени. Исключением в начале XX века был, вероятно, лишь Федоров, к чьим идеям и их истолкованию обращался Платонов, и Хлебников, странствующий поэт футуризма. Оба интересовались этим краем и видели в нем колыбель человечества. Платонов также очарован Центральной Азией. Он открывает там другую культуру, ведь до этого времени он никогда не покидал Россию. Возможно, в это царство ввело его чтение Фирдоуси [555] . Он воспринимает в первую очередь важные и понятные вещи, являющиеся продолжением его писательских исканий, те, о которых стоит задуматься [556] . Какую реакцию вызывало в нем открытие этого края и коллективных представлений, в которые он вникал?
555
В 1934 году в честь тысячелетия персидского поэта был опубликован новый перевод «Книги царей, Шахнаме». Новый перевод был комментирован Розенбергом, который готовил и издание 1904 года. Вдвойне вероятно, что Платонов имел представление об этом эпосе, противопоставляющем заслуги трудолюбивого народа всякого рода властителям.
556
Что касается интерпретации Платоновым туркменской культуры, то здесь следует указать на вступительное слово Роберта Чандлера к его английскому переводу «Джана»: Platonov Andrey.Soul. London: The Harvill Press, 2003.
Там, где встречаются великие цивилизации между Амударьей и Сырдарьей, плодородные илистые воды двух мощных, порой грозных потоков, спадающих с крыши мира, вызывают к жизни цветущие, подобные нильским оазисы. Эти удивительные сады всегда вдохновляли поэтов и художников, возвращая к мифам о потерянном рае арабского и персидского средневековья. Упоминание о рае соответствовало идее прежнего счастья, «домонгольского» золотого века, или, с другой стороны, идее «катастрофы». Дуализм «ад/рай» также является одной из самых значительных тем творчества Платонова, глубоко укорененной в его революционном мировоззрении.
Катастрофа, уничтожившая рай Центральной Азии, представала в коллективном сознании в разных образах. Туркменские послы пытались убедить Петра Первого помочь им разрушить проклятую плотину, которую хан Хивы из чванства приказал построить на Амударье, чтобы вывести ее из природного русла. На самом деле Амударья изменила свое течение в XVI веке. Ранее она впадала в Каспийское море к западу от Хивы, а сегодня — севернее и в Аральское море. По мнению послов, изменение течения реки позволило бы возродить цветущие оазисы на больших бесплодных почвах западнее Хивы. Уже тогда каналы и плотины находились во власти деспота, который по собственному усмотрению был волен менять рай на ад. Старое русло превратилось в пустынную низину ниже уровня моря — впадину Сары-Камыш. Эта особенно дикая, долгое время труднодоступная местность в легендах называлась бывшим морем. Именно здесь происходит действие повести «Джан», в пустыне, по которой странствовали жалкие остатки погибающего народа. Петр Первый отказался тогда ехать в Хиву, самый дикий из городов-оазисов; этот регион привлек только нескольких ищущих обогащения авантюристов. В 1819 году генералу Николаю Муравьеву впервые удалось пересечь пустыню со стороны Каспийского моря с миссией установления официальных отношений с ханом Хивы. Муравьев написал наглядный отчет об этом приключении «Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах», опубликованный в 1822 году, который, по всей видимости, был известен Платонову [557] . Муравьев закончил свою жизнь в Задонске, под Воронежем, где был похоронен и где появилась единственная посвященная ему книга. В «Джане» Платонов называет топографические пункты, которые упоминаются у Муравьева: он упоминает скалы Усть-Урт и их труднодоступные гроты в западной части впадины Сары-Камыш, которую называли «дном бывшего моря», исчезнувшую реку, остатки соленой воды — все это находим и у Муравьева. Однако Муравьев опровергает то обстоятельство, что жители Хивы были в состоянии построить плотину, чтобы повернуть течение реки. Как человек Просвещения, он больше склоняется к гипотезе, что причиной гибели природы и людей стало сильное землетрясение. Уже здесь звучат мотивы, которые позднее будут свойственны советскому мифу о Беломорканале: работа фараоновского размаха, реальная и мифическая одновременно, которая так изменяет течение рек и экологическое равновесие региона, что рай превращается в ад. Возможно, поэтому Платонов сделал пустыню Сары-Камыш, место адских блужданий народа «джан», центром своего произведения, где сталкиваются волюнтаризм человека и его беспомощность. Что же еще означает для него это место несчастий? [558]
557
Муравьев Н. Н.Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах. М.: Типография Августа Семена, 1822. Издание снабжено приблизительной картой продвижения каравана и эскизами.
558
К изображению этой местности как ада причастна и картина Верещагина: пирамида из человеческих черепов, сложенная в пустыне, возвышается на фоне крепости, которая вполне могла быть Хивой.
Вопрос о Центральной Азии имел в советскую эпоху особое значение. Еще в 1930 году писательская бригада была послана в Туркмению, чтобы поддержать ее советизацию. Во главе делегации стоял Павел Павленко. Он привез с собой очерк, который вскоре был предложен как образец жанра [559] . Платонов определенно читал его «Путешествие в Туркменистан», в котором озвучивалась официальная точка зрения на Центральную Азию. Речь идет о призыве разрушить старую Туркмению («Туркмения прошлого ликвидируется») [560] и о буквальной «перековке» всех материалов, которые там обнаружатся. Согласно Павленко, руины, археологические находки и даже черепаховые панцири являются только сырьем, подлежащим переплавке, чтобы послужить построению нового общества. Все, люди и материя, должно быть переплавлено. С точки зрения Павленко (т. е. новой власти), в пустыне нет ничего, что пригодилось бы в будущем.
559
Павел Павленко (1899–1951), который написал свой первый рассказ вместе с Борисом Пильняком, был официозным писателем, большим любителем путешествий и, вероятно, шпионом. Платонов высмеял его в своей пьесе «14 красных избушек» в образе Фученко. По возвращении из Средней Азии Павленко опубликовал два рассказа: «Пустыня» (1931) и «Путешествие в Туркменистан» (1932).
560
Павленко П.Путешествие в Туркменистан. М.: Московское товарищество писателей, 1933. С. 4–10.
В своем изображении пустыни Платонов придерживается официальной точки зрения, но и показывает ее с другой стороны. Каждому обитателю пустыни он отдает должное по справедливости — как мертвой, так и органической материи: от дерна, булыжника и развалин до несчастного верблюда. Он видит в пустыне покорную жизнь отдельных обитателей. Но прежде всего у него отсутствует воинственный и оптимистичный тон строителей будущего. Туркмения «Джана» — далеко не предмет каких бы то ни было восторгов, это царство теней и неопределенности. Это отечество странствующего народа — место, которое часто называют «адом всего мира […] адом для всей земли […] всемирным адом» (С. 457) [561] . Здесь мы оказываемся на противоположном полюсе по отношению к «раю человечества», который обещали новые властители. Народ «джан» проходит через ад по дну «бывшего моря», чья совершенная и необъяснимая сухость усиливает драматическую окраску /изображения/.
561
Номера страниц, данные в тексте, восходят к изданию: Платонов А. П.Проза. С. 437–534.
У народа «джан» есть только душа (об этом свидетельствует его имя) [562] , настолько он повержен в нищету. Люди так измучены и ограблены властителями, что потеряли желание жить. Но они не стремятся иметь крышу над головой: их поглотила пустыня, они блуждают там и потеряны навсегда.
Закончив учебу, протагонист Чагатаев покидает Москву и уезжает в Туркмению. Тамошняя коммунистическая ячейка посылает его в места, где исчез народ «джан» и где он провел детство. Его миссия заключается в том, чтобы найти свой народ и вернуть его к жизни: «В аду твой народ уже был, пусть поживет в раю» (С. 453), — иначе говоря, обратить его к строительству социализма.
562
Замечание автора в начале рассказа поясняет: «Джан — душа, которая ищет счастие (туркменское народное поверье)» (С. 438).
Они беглецы и сироты отовсюду и старые, изнемогшие рабы, которых прогнали. Потом были женщины, изменившие мужьям и попавшие туда от страха […]. И еще люди, не знающие бога, насмешники над миром… (С. 453).
Что понимают они под адом, где «„джан“ уже был»? Прошлое этого народа смутное, в нем — эксплуатация и каторжный труд по созданию оазисов. Все его представители физически и духовно искалечены рабским и нищенским существованием, это беглецы, которые вновь обрели себя и живут как изгои общества, отрезанные от всех. Ад — это и бессмысленные, бесконечные страдания, которым их подвергала гвардия хана, потому что считала их париями. В этом сказании, в некоторой степени определенно намекающем на черты русского народа, деспотическое государство, хан Хивы — носитель законной власти переступает границы. Долготерпение перед лицом насилия над собой приводит наконец людей к тому, чтобы повернуть его против самих себя: в одном из эпизодов, изображающем их жизнь, они устремляются к неминуемой смерти, покидают пустыню, чтобы противостоять вооруженным защитникам города. Однако их пощадили, то есть навсегда лишили смерти. Не имея возможности умереть, они потеряли интерес к собственному выживанию. Разного рода намеки касаются в равной степени как прошлого туркменского и русского народов, так и советской современности. Во всяком случае, эти люди не в состоянии освободить себя собственными силами, жизнь в их глазах не имеет более смысла. Они лишь отбросы опустившегося человечества — худшее, что может случиться с людьми.