Беглые взгляды
Шрифт:
Большинство русских эмигрантов реагирует на упразднение матрицы России — исходного измерения, принятого большинством, — переосмыслением бегства как религиозно определяемого «исхода». Эта стилизация под «исход» [617] сигнализирует о притязании стать носителем (Роман Гуль «Я унес Россию», 1981–1989) именно той матрицы «аутентичной», «истинной» старой России, которая выжидает в эмиграции, пока она снова не вернется и не восстановится на своей исконной географической территории: «Мы не изгнанники — мы посланники», — утверждал подобную избранность лозунг Дмитрия Мережковского, поддержанный многими эмигрантами [618] .
617
Ср. возникший уже в эмиграции евразийский сборник «Исход к Востоку» (София, 1921).
618
«Посланниками» считали себя Зинаида Гиппиус, Нина Берберова, Иван Бунин, Юрий Терапиано и др.
Другим
619
Garzaniti Marcello.Die spirituelle Dimension der Reise in der Kiever Rus // Die Welt der Slaven. XLIII (1998). S. 229–238. Hier S. 234.
620
Лев Шестов в одном из писем Борису де Шлецеру. Цит. по: Колер Гун-Брит.Boris de Schloezer. Wege aus der russischen Emigration. K"oln: B"ohlau, 2003. S. 193.
621
Шестов продолжает здесь линию критики естественных наук в русском философском мышлении и не в последнюю очередь дает заметный импульс французскому экзистенциализму.
622
Неподвижность и вынужденное отсутствие личной активности выражены в самовосприятии эмигрантов: «Я не могу не думать. Может, и потому, что ничего не могу делать» (Архив Шестова в Париже, не опубликовано).
В конечном итоге третьим модусом реакции на эту потерю является наблюдение, поиск новых возможностей ссылки, то есть новой «духовной матрицы», могущей заменить русский контекст. Обращение к контексту принимающей страны является при этом лишь одной из многих возможностей; иная возможность — духовный или фактический поиск соответствующих мифических пространств. В таком контексте путешествие в Палестину Довида Кнута столь же уместно, сколь замысел утопии, выходящей за границы социальной, политической, отчасти даже философской реальности [623] .
623
Очень сложную, смешанную форму образует в этом отношении евразийство, вдохновленное азиатской идентичностью России; другую разновидность представляет путевой отчет Бориса Шлецера, написанный как антиутопический очерк, берущий начало в дореволюционных мистических учениях, подобных философии Федорова.
Поиск и освоение таких мистических пространств, как и бегство в воспоминания о стилизованной России, чье более-не-существование отвергается и соответственно вытесняется, оживляют в известной мере традицию паломничества, которая находит идеологически перевернутый pendant в путешествиях западноевропейских интеллектуалов (таких, как Вальтер Беньямин, Андре Мальро или Андре Жид) в коммунистическую Россию [624] .
Общим в стилизации «потери», «исхода», духовного «странствования» и создания утопий, а также мифических пространств обитания является то обстоятельство, что вследствие эмиграции все это является реакцией не только на беглость реально ускользающего образа России, но более того — на физическую неподвижность, на которую парадоксальным образом обрекал русских эмигрантов статус «апатридов». Русский журналист и писатель Борис Носик пишет в связи с воспоминаниями Василия Яновского «Поля Елисейские»:
624
Ср.: Derrida J.Moscou aller — retour. S. 40.
Василий Яновский называет в воспоминаниях двух поэтов-парнасцев, у которых была некая неожиданная черта, отличавшая их от всех прочих художников слова. […] Так вот эта черта была — паспорт. […] Яновский называет их «наши туристы» — это значит, что счастливые обладатели паспортов могли более или менее свободно перемещаться по Европе […] Для остальных эмигрантов, обладателей безнациональных, апатридских, так называемых нансеновских паспортов, подобное передвижение было затруднительным [625] .
625
Носик Б.Привет эмигрантам, свободный Париж. М.: Интерпракс, 1992. С. 90.
Мотив «похода по учреждениям», портящего, затрудняющего, а поэтому вызывающего страх, повторяется как в художественных сочинениях (например, «Аполлон Безобразов» Бориса Поплавского или «Машенька» и «Пнин» Набокова), так и в многочисленных мемуарах и письмах. Путевые записки в контексте эмиграции — это в первую очередь воспоминания, описания духовных, фиктивных, порою очень давних путешествий, или же путешествий испорченных, трудных, и лишь в малой степени — описания, базирующиеся на фактической основе действительно совершенного путешествия [626] .
626
Так, например, путешествие в Палестину Довида Кнута «Альбом путешественника» (1938) оказывается в области поисков нового духовного контекста; а записки Зинаиды Шаховской о путешествии в СССР в пятидесятые годы («Ма Russie habill'ee en URSS», 1958) расценивались особенно во Франции как оппозиция позитивным изображениям Советской России и соответствующим путевым запискам.
Тексты, связанные со «странствованием» в смысле духовного блуждания в состоянии «безродности», описывающие поиски мифических мест или замыслы утопий, позволяют в дальнейшем присовокупить их к тем, которые в первые десятилетия XX века констатировали и обсуждали кризис западной культуры, ставили под вопрос границы философского познания и возможностей культурного потенциала. Самый известный среди русских текстов такого рода — «Переписка из двух углов» (1921) Вячеслава Иванова и Михаила Гершензона, которому близко по духу уже упомянутое вначале произведение Шестова «Весы Иова».
В этот контекст физической неподвижности и вместе с тем — критики культуры и духовных исканий как позитивного переосмысления «беглости» можно поместить и появившееся в Париже в 1946 году лирическое произведение «Путешествие в неизвестный край» русского поэта и литературного критика Юрия Константиновича Терапиано.
Юрий Терапиано родился в 1892 году в Керчи на территории сегодняшней Украины, после гимназии окончил юридический факультет в Киеве и свои первые литературные контакты завязал в тамошнем кружке художников ХЛАМ (аббревиатура из слов: художники, литераторы, артисты, музыканты). Он был связан с Осипом Мандельштамом, с которым познакомился там же в 1919 году, и с Максимилианом Волошиным, которого впервые встретил в Феодосии в 1920 году, а также с ныне мало известным, но весьма влиятельным в свое время в ХЛАМе киевским поэтом Владимиром Маккавейским. С 1918 года он публиковал свою лирику в различных киевских журналах. Уже его раннее творчество было созвучно по духу началу XX века с его явным интересом к духовной культуре Востока, к религиозности и мистике. Во время Первой мировой войны он был добровольцем на Юго-Западном фронте, после поражения бежал в Константинополь, откуда через два года навсегда уехал во Францию.
В Париже тридцатилетнего поэта Терапиано поддержал Владислав Ходасевич [627] ; кроме того, он принадлежал к ближнему кругу Мережковского и Гиппиус. С 1926 года Терапиано был первым председателем Союза молодых писателей и поэтов, который создал вместе с Довидом Кнутом, Анатолием Ладинским и др., а позднее, особенно в качестве литературного критика, и фал важную роль в организации литературной жизни прежде всего молодого поколения поэтов. После смерти Георгия Адамовича он занял его место как самый значительный литературный критик эмиграции, к тому же взяв на себя обязанности летописца литературной и культурной жизни русской эмиграции во Франции [628] .
627
Вслед за близко дружившей с Терапиано поэтом и критиком Ириной Одоевцевой Ходасевич отвернулся от Терапиано после того, как тот назвал лирика Георгия Иванова «первым поэтом эмиграции». Разрыв сохранился и тогда, когда коллегиальные отношения Ходасевича и Иванова наладились.
628
Терапиано мы обязаны появлением различных антологий и воспоминаний, в том числе «Встречи» (1953), «Муза диаспоры» (1960), «Литературная жизнь русского Парижа за полвека» (1987).
Высоко ценимый критик, Терапиано-литератор удостоился весьма скромного признания. Шесть книг его стихов, появившихся между 1926 и 1965 годами, а также повесть «Путешествие в неизвестный край» (1946) вызвали в лучшем случае сочувственный, но отнюдь не восторженный отклик [629] . В целом творчество Терапиано характеризовалось глубокой религиозностью и унаследованной от акмеизма эстетикой. Кроме того, обращает на себя внимание отпечаток спиритизма (в частности, маздеизма), который тоже стал предметом его творчества как публициста [630] .
629
Георгий Адамович замечал: «Я уверен, что из Терапиано может выработаться интересный и даже замечательный писатель. Но я далеко не уверен, что стихи — область, ему наиболее свойственная» (цит. по: Адамович Г.Литературные заметки I. СПб.: Алетея, 2002. С. 483). Ирина Одоевцева замечала, что он, вследствие недостаточного признания его поэзии, испытывал все возрастающее разочарование (ср.: Одоевцева И.На берегах Сены. Светлой памяти Юрию Терапиано // Русская мысль. 29.01.1981. С. 9).
630
Terapiano Georges.La Perse secr`ete. Aux sources du Mazd'esme. Paris: Le courrier du livre, 1978.