Бегство из Центральной Азии
Шрифт:
В течение ночи жена Джакши-бая просыпалась несколько раз присмотреть за своим младенцем, и каждый раз заботливо поправляла покрывало, думая, что мне холодно.
Утром Джакши-бай надел тулуп и шапку из лисьего меха, оседлал самую лучшую лошадь и поехал на базар. Он вернулся домой только поздно вечером, пешком, без тулупа и шапки и даже без хлыста.
– Вся дорога забита красными войсками, которые преследуют белый отряд, – грустно сказал он. – Они забирают себе лошадей, одежду – все, что захотят. Они реквизировали мою лошадь, тулуп и шапку! Аллах отвернулся от нас, и наслал несчастья, потому что мы его плохо слушали. Тахир, ты не можешь сейчас ехать в горы. Оставайся у нас, завтра мы все обсудим с мудрыми и опытными людьми и решим, что делать дальше.
И он вышел, сделав мне знак, оставаться на месте.
На следующий день с полдюжины киргизов и сартов собрались в доме Джакши-бая, они долго обсуждали, что делать, и наконец решили, что сейчас для
– Ты не можешь прятаться среди киргизов, – говорили мудрые люди. – Киргизы живут открыто, их двери никогда не запираются. Любой, кто захочет, может войти в их дом. И в селах они живут так же, как привыкли жить в степи. Ты должен спрятаться у сартов. Они ревниво охраняют свои семьи и дома. Ворота их домов всегда заперты, и никто не войдет туда без спроса. Сарты живут скрытно, и ты можешь легко спрятаться среди них. Мы только что послали за Акбар-беком. Он старый солдат Худояр-хана [28] , верный и опытный человек. Ты можешь рассчитывать на него.
28
Один из последних кокандских ханов.
Через час в комнату вошел сарт огромного роста, с черной бородой, настороженными серыми глазами и открытым, волевым лицом. Когда после обычных приветствий ему объяснили ситуацию, он просто утвердительно кивнул и сказал:
– Хорошо, я спрячу тебя, тахир, в доме. Я привык давать кров гонимым. Ненавижу большевиков – сынов шайтана! Я рад услужить человеку старой гвардии. Ночью переезжай в мой дом. Я много слышал о тебе и рад помочь.
Поздней ночью киргиз проводил меня. Была полная луна, но падал густой снег, скрывавший нас от любопытных глаз. Через полчаса мы пришли к воротам одиноко стоящего в поле дома сарта. Мой проводник постучал условным сигналом, и дверь открылась. Хозяин встретил нас в маленьком внутреннем дворике и провел в комнату с земляным полом, слабо освещенную «чираком» – маленькой масляной лампой, похожей на древние греческие или египетские светильники. Недалеко от двери вокруг пылающего очага сидели две женщины и молодой человек – сын Акбар-бека, рядом был мальчик лет двенадцати. Они вежливо приветствовали меня и пригласили присесть рядом с ними. Одна из женщин была молода, с большими карими глазами и задумчивым выражением бледного лица; другая была постарше, с простодушным выражением, но не без благородства. Их не стесняло мое присутствие, хотя мусульманский закон запрещает женщинам показывать лицо чужим мужчинам, но я был не простой гость, а гонимый чужак, пришедший под их кров в поисках убежища. Никто из домочадцев не задавал мне никаких вопросов. Они, вероятно, хорошо знали, кого пригласили в свой дом, и какую это представляет опасность для всей семьи.
Вскоре все начали готовиться ко сну. Женщины приготовили мне постель, а та, что моложе, достала из сундука ковер для меня, как она пояснила, из ее приданого. Покидая комнату, Акбар-бек сказал мне:
– Тахир, ты никого не бойся. Ни один посторонний человек не войдет сюда ночью. Я перережу ему горло.
Я остался в этой комнате, вместе с мальчиком и молодой сартской женщиной с младенцем.
Стены комнаты были просто обмазаны глиной, крыша покрыта камышом, несколько грязных кусков войлока лежали на полу, и они с парой больших сундуков, стоящих у стены, составляли внутреннее убранство этого жалкого дома, который на неопределенное время стал моим пристанищем. Дверь закрывалась не очень плотно; ужасные сквозняки дули со всех сторон, в окнах не было стекол, а земляной пол был очень холодным. Я лежал на своем ложе, не раздеваясь. Сон все не шел ко мне, и я размышлял о своей будущей судьбе. Так началась моя жизнь среди сартов.
Редко когда выпадало на долю европейца в Туркестане жить в бедном мусульманском доме и видеть жизнь сартской семьи изнутри. Уже следующим утром я с большим интересом наблюдал все, что происходило вокруг моего нового пристанища. На одной стороне внутреннего дворика находилась комната, моя обитель, на другой были две комнаты поменьше и остатки кирпичного сарая, где держали корм для лошадей. По две другие стороны – навес и сарай для повозок. Ворота открывались прямо на главную дорогу, обсаженную тополями, и на полуразрушенную стену, позади которой был большой «арык», или ирригационный канал. В течение всего дня на дороге гудели грузовики, везущие красные войска в горы, раздавались пьяные ругательства, звякали подковы лошадей.
Возле двора стоял примитивный маслобойный пресс, принадлежащий Акбару и являющийся кормильцем и опорой его семьи. Это очень простая большая деревянная ступка с деревянным пестом, сидящим наискось, к дальнему концу которого запрягали лошадь. Животное ходило круг
Семья Акбара состояла из его старшей жены Гульбиби, очень скромной женщины с хорошими манерами воспитанной дамы, и второй жены – молодой с несимпатичным и грубым лицом. В доме были две маленькие девочки: примерно семи и девяти лет, младенец и маленький мальчик, уже упомянутый мной ранее.
У старшего сына Акбара Юлдаша, рослого молодого сарта, было тоже две жены. Первая – Тохта-джан [29] – имела всегда печальное выражение лица, ее я видел предыдущим вечером; вторая – Камар-джан – была краснолицей, крепкой, хорошо сложенной женщиной, с грубым непривлекательным лицом, зато всегда жизнерадостным. Камар-джан была родом из Ферганы, из долины Алмас, которая славилась красотой своих женщин, но, по моему мнению, совершенно незаслуженно, принимая во внимание внешние данные второй жены Юлдаша.
29
Это имя означает – «оставайся с нами» – мольба, чтобы ребенок не умер (Прим. Павла Назарова).
В течение дня мне нельзя было выходить во двор: из-за высокого роста я боялся, что меня легко увидят через низкие стены забора, и только ночью предоставлялась возможность размять ноги прогулкой. Целый день я вынужден был тихо сидеть в маленькой комнатке.
Начинался день с чашки чая и лепешки – круглого хлеба, иногда выпеченного из самой грубой муки. Лепешки были неплохи, пока свежи, но, по-моему, ужасный вкус им придавал лук, который сарты обязательно в них добавляют. Потом я сидел и читал; к счастью, мне удалось захватить с собой пару томов специальных работ по геологии, даже многократная читка этих книг мне не наскучивала. Таким образом я проводил время до часа или двух, когда был готов обед, состоящий из овощного супа с лепешками и чаем.
Юлдаш работал на маслобойке, а Акбар продавал масло на базаре, в то же время собирая для меня новости и информацию о передвижении красных войск. Вечером мы все встречались дома, и на закате был готов «аш» – этим словом местные жители называют плов. Блюдо было не тем восхитительным пловом прежних времен, а иным, приготовленным на хлопковом масле и с маленьким куском сушеного мяса. Было невкусно, и мы ели его просто, чтобы утолить голод. Семья ужинала в другой комнате, но Акбар составлял мне компанию. В центре комнаты, на полу, расстилалась небольшая застиранная скатерть, на которую ставилось блюдо с пловом. Мне портило аппетит то, что Акбар ел руками, как делают все сарты, нагребая полную горсть горячего риса и пальцами выжимая из него влагу, затем вымесив из него твердый комочек, он клал его в рот. Первое время я делил плов на блюде на две половины, и мы ели каждый свою порцию. Но позже, следуя законам гигиены, я попросил выделить мне отдельную тарелку. Чтобы не оскорблять чувств Акбара, я объяснил ему, что наша религия разрешает нам есть только из собственной тарелки и пить только из собственной чашки. Таким был обычай староверов [30] , к секте которых принадлежали мои предки. В скитаниях это предохраняло меня от необходимости есть и пить из чужой немытой посуды и давало мне право иметь собственную чашку и кружку, не раздражая никого, – разумное правило гигиены, очень важное для Центральной Азии.
30
Старообрядчество – религиозные течения в русле русской православной церкви, отвергающих предпринятую в 1650–1660-х гг. патриархом Никоном и царём Алексеем Михайловичем церковную реформу; раскольничество.
Временами, когда Акбар хотел оказать какой-нибудь из своих женщин особую честь, он звал ее в комнату. Скромно сняв свои тапочки в дверях, избранница проходила босиком, присаживалась, широко открывая рот, и Акбар собственной рукой вкладывал туда пригоршню плова. Юная Тохта-джан удостаивалась такой чести чаще всех. Если же на блюде оставались кости, после того как мясо с них было тщательно съедено им самим, Акбар отдавал кости своим дамам, которые поглодав их, относили остатки детям. Иногда Акбар отдавал кости собаке, жалкому, забитому существу. Она была жертвой постоянных ударов, пинков и швыряния в нее, чем ни попадя. Сарты не любят собак, полагая, что их близость отгоняет ангела-хранителя. Кошки же, наоборот, более почитаемы, но и это не помешало однажды Камар-джан схватить кошку, которую она только что держала на коленях и нежно поглаживала, и швырнуть ею в мужа во время ссоры. Тот поймал животное на лету и использовал ее как дубину для битья своей жены по лицу. Кошка, обиженная за такое ее применение в семейной ссоре, удрала из дома и не возвращалась несколько дней.