Бегство из Центральной Азии

Назаров Павел

Этим вечером, за пловом Акбар поведал мне многое о трудностях своей семейной жизни.

– Ты никогда не поверишь, – сказал он, – как наши женщины испорчены нами мужчинами-сартами. Ты можешь часто видеть киргизских женщин, работающих на полях, да и русских женщин тоже, но никогда не увидишь там сартских женщин. В доме они делают не так много, даже хороший плов не могут приготовить, только испортят рис. Раньше, когда у меня все было в порядке, я имел кирпичный завод и нанимал двадцать человек. Моя жена держала домашнее хозяйство в своих руках, и все шло гладко: еда была всегда вовремя приготовлена, жена даже находила время прясть хлопок и шерсть. Сейчас же у меня две жены и у Юлдаша тоже две, но они только шляются по своим подругам целыми днями и ничего не делают по дому. Не хотят прясть, ткать, зато все время надоедают

мне просьбами купить им материи. А где мне взять деньги? Мы живем только с продажи масла; старая лошадь еле-еле работает, и я боюсь, что она вскоре падет. Что мы тогда будем делать? Мы умрем от голода. Камар-джан все время донимает меня своими просьбами и даже грозится оставить Юлдаша, если я не куплю ей ткань на новую одежду, и еще просит купить бубен. Тохта-джан все время устраивает сцены Юлдашу и тоже требует материи на одежду. Моя вторая жена – ленивая неряха. Только моя первая жена порядочная женщина и хорошая хозяйка.

– Когда я был молодым, то служил Худояр-хану, – продолжал он. – Мы работали на железных рудниках и добывали руду в горах за Гава-Саем. Никто из русских там не бывал. Когда прогонят большевиков, ты поедешь со мной туда, и я покажу тебе это прекрасное место. Там громадное, чистое, с зеленоватым отливом озеро, вокруг высокие горы, покрытыми еловыми лесами. В тех горах великолепная охота. Водятся тигры, медведи, барсы, множество кабанов, диких баранов и множество «тау теке» – горных козлов с огромными рогами. Много фазанов и других птиц. Мы сможем жить в свое удовольствие, и никто не будет беспокоить нас, так как киргизы редко заходят туда. Это место доступно только три месяца, большую часть года перевал закрыт снегом. Там много минералов. Есть железная руда, дающая двадцать пудов серебра из пятисот пудов руды, одиннадцать пудов стали и триста чугуна. Мы использовали ее и для получения селитры, чтобы делать порох. Там есть и другие руды, дающие серебро, свинец и олово, очень хорошее олово. А на другом конце озера, там, где бегущие ручьи с песчаными берегами, мы мыли золото. Иногда намывали целый фунт за неделю. В том озере водится форель – очень вкусная рыба. Живут там и водяные лошади, но они очень пугливы и, как только увидят человека, бросаются прямо в воду и исчезают. Я сам видел одну убитую. Она была желтовато-серого цвета, очень жирная и совершенно безволосая. Пойдем туда, тахир, и ты сам убедишься, какое это интересное место, какое изумительное охотничье угодье и какое множество там богатых руд.

Такое озеро, как описывал Акбар, действительно существует, но оно мало кому известно из местных жителей и абсолютно неизвестно русским, потому что не отмечено на картах. Фактически карты горных районов Туркестана не дают даже слабого представления действительности. Есть здесь и осадочные руды железа, серебра и селитры, похожие на описанные Акбар-беком, но водяные лошади – плод местной фантазии. Это очень древнее поверье, оно известно по Геродоту от скифов, который связывал диких белых лошадей с выпасами в истоках реки Гипанис. Может быть, появление этого поверья связано с «куланом» (Equus hemionus), и сейчас встречающимся в этой части Туркестана. Сарты и киргизы до сих пор верят, что вблизи отдаленных горных озер живут дикие безволосые лошади.

Когда Акбар рассказывал мне о чудесах этого таинственного озера, в комнату неожиданно ворвалась Камар-джан, задула лампу, закрыла дверь и прошептала:

– Там у ворот стоят двое подозрительного вида людей, одетых, как русские.

Акбар быстро выскочил на дорогу, но мужчин там уже не было.

Спустя несколько дней произошел неприятный инцидент, который имел для меня ужасные последствия.

Я сидел, читая книгу, как обычно по утрам, с открытой дверью комнаты. Вдруг почувствовал, что кто-то наблюдает за мной. Краем глаза я заметил, что молодая, довольно хорошенькая сартская женщина, которую прежде никогда не видел, внимательно разглядывала меня. Не выказав никакого волнения от ее неожиданного появления, я продолжал, не двигаясь, спокойно читать. Она оказалась подружкой жен Юлдаша, и, придя с неожиданным визитом, воспользовалась правом женщины войти без стука, обнаружив почему-то не запертые ворота. Она сразу увидела, что я русский, христианин, и забросала женщин вопросами: кто я и почему живу здесь? Камар-джан с готовностью и остроумно объяснила ситуацию. Она вытянула свои руки, покрытые сыпью,

и сказала:

– Это я попросила русского доктора полечить мои руки, которые очень сильно болят, ведь у большевиков ужасное лечение, и он, не предупредив никого, тайно пришел.

Как потом выяснилось, молодая женщина разболтала своим подругам, конечно под большим секретом, о таинственном докторе, и несколько дней спустя местный милиционер подошел к Акбар-беку на базаре и сказал:

– Начальник послал меня проверить твое жилье; говорят, какой-то русский прячется у тебя.

– Ты городишь вздор, – спокойно ответил Акбар. – В доме только четыре женщины и две маленькие девочки, и, как мусульманин, ты не можешь войти туда.

– Хорошо, – сказал милиционер, – я верю тебе, ты старый и уважаемый человек. Дай мне сто рублей, и я скажу начальнику, что у тебя в доме никого нет.

Конечно, Акбар дал ему сто рублей.

После этого инцидента Акбар посоветовал мне не показываться в той комнате в течение дня, и я перебрался в другой конец двора в полуподвал, где держали сено. Там не было окон, а вместо дверей была большая дыра в стене, закрытая со двора куском войлока. Внутри было тепло, но через щели старой стены пробивался только один маленький лучик света, и приходилось присматриваться, чтобы что-нибудь различить в полумраке. Чтение стало невозможным.

В этом полуподвале я провел много долгих дней и ночей. Только во время обеда и около часа после него я мог находиться в своей прежней комнате среди семьи Акбара, слушая их рассказы. Остальное время я сидел или лежал в моей берлоге.

Тоскливые дни тянулись своей чередой. Было физически невыносимо находиться в таком ужасном бездействии и без дневного света. Убивая время, я перебирал в своей памяти мою прошлую жизнь и работу в Туркестане и предавался философским размышлениям. Меня чрезвычайно интересовала теория Эйнштейна, которая, по моему мнению, замечательно соотносилась a priori [32] c выводами русских метафизических философов, таких как Аксенов, Успенский и другие, о природе времени.

32

Независимое от опыта утверждение (лат).

Однажды, когда я только что вернулся в свою берлогу, Тохта-джан начала говорить что-то очень оскорбительное своему мужу. Я должен пояснить, что все члены семьи свободно говорили на двух языках: на узбекском диалекте джагатайских тюрок, являющимся основным языком Туркестана, и на таджикском – диалекте персидского. Я не знал последнего совсем, и когда они не хотели, чтобы я понимал их, то говорили на таджикском. Разговор быстро перерос в серьезную ссору, и я постарался заснуть. Немного позже я услышал крики, визг и плач. Похоже, что били Тохта-джан.

Следующим утром я увидел следы крови на снегу возле моей комнаты. А потом маленький мальчик показал мне железный прут, пояснив, что Акбар-бек дал Тохта-джан хорошую порку этим прутом, потому что она сделала глупость. Сама она появилась с полностью расцарапанным лицом и распухшими от слез глазами.

– Тебя били, Тохта-джан? – участливо спросил я ее.

– Да, тахир, и я заслужила это наказание. Я была очень капризна и вела себя очень плохо прошлой ночью. Ох, как все у меня здесь болит, – сказала она и показала синяки на руках и ногах.

Днем позже Юлдаш принес Камар-джан бубен, который она так долго и горячо просила купить. С этого дня у нас каждый вечер были концерты. Все женщины пели, а Камар-джан аккомпанировала. У нее была книга с песнями, которые они все исполняли. Сарты – не музыкальные люди; их пение – это дикое диссонансное завывание. Кроме того, некоторые песни были недостаточно мелодичны и исполнялись уныло и однообразно. Бубен стал постоянной игрушкой Камар-джан, на нем она играла целыми днями. Это очень беспокоило меня. Главная дорога, всегда занятая красными войсками, грузовиками и комиссарами, проходила всего в нескольких сотнях метров от нашего двора, только арык разделял нас. Непрекращающиеся звуки бубна на протяжении всего дня могли легко привлечь внимание красных солдат, особенно татар или сартов. Описывая эти дни уже годы спустя, я по-прежнему слышу эти постоянные звуки бубна, рев моторов грузовиков и стук веретена, на котором старшая жена Акбара, казалось, пряла беспрестанно.