Бегство из Центральной Азии
Шрифт:
Впоследствии я узнал, что сарты, жившие около моего дома в Ташкенте, удостоили меня таким же плачем, когда решили, что я был убит. Но позже одна старуха-гадалка по неким круглым камешкам поведала им, что оплакивание было совершенно бесполезным, так как я не только жив, но и нахожусь не очень далеко и живу не с русскими, а с сартами.
Завывания женщин были так сильны, рыдания столь искренни и действовали на нервы так сильно, что моя жена, присутствовавшая на реквиеме, точно зная, что я жив, не могла сдержать своих эмоций и тоже разразилась истерическими слезами.
С приходом весны, покой ушел из юлдашевского семейства.
Теперь
43
В мусульманских странах судья, осуществляющий судопроизводство на основе мусульманского права (шариата).
Вдруг Тохта-джан сделалась совсем безумной: она бросилась на самую безвредную, тактичную и добрую среди всех женщину – первую жену Акбара – и схватила ее за волосы. Губы Тахта-джан вытянулись, глаза заблестели, как у дикого зверя, рот открылся, будто она хотела укусить несчастную женщину, которая в ужасе отшатнулась от нее. Это было уже сверх того, что мог выдержать Акбар, который внезапным сильным толчком отбросил озлобленную фурию и дал ей гневного пинка.
Я испугался, что может случиться худшее, втянул Тохта-джан в свою комнату, рядом с которой и происходила эта ужасная сцена. Она тяжело дышала, пытаясь вырваться, но я преградил ей дорогу и начал ее успокаивать и утешать.
– Это не твое дело, тахир! – закричала она и выскочила, прежде, чем я смог остановить ее.
Другие члены семьи сразу столпились вокруг Тохта-джан. Она сказала им что-то такое, что привело их в ярость. Юлдаш в бешенстве схватил тяжелый железный засов и кинулся на нее, намереваясь ударить по голове. Убийство казалось неизбежным, но Камар-джан бросилась между ними и схватила его за руку. Я опять втолкнул вопящую женщину в свою комнату, где и закрыл ее. Юлдаш начал бить дверь снизу своим железным прутом, но я строго приказал ему остановиться, он сразу послушался и ушел. Нелегко было справиться с Тохта-джан. Она в бешенстве пыталась выпрыгнуть из окна, но я смог остановить ее и силой уложить на пол. Потом я налил большую кружку холодной воды, вылил ей на голову и заставил, правда под угрозами, немного выпить. Это привело ее в чувство, но потребовалось еще много времени, чтобы она успокоилась. Ее зубы стучали, тело дрожало, как в лихорадке, а глаза сумасшедше блестели.
Прошло около двух часов, прежде чем она окончательно успокоилась. Потом, удостоверившись, что Акбар и Юлдаш тоже остыли, я ее выпустил. Установилось временное перемирие.
Впоследствии Юлдаш рассказал мне, что Тохта-джан в яростном гневе хотела идти не только к кази, но и к аксакалам и сообщить, что у нас в доме прячется русский.
Вскоре после этого опять задурила Камар-джан. Как-то она начала устраивать сцены своему мужу,
Несчастный старый человек пришел ко мне в унынии и объявил, что Юлдаш и его жена замышляют отравить его, что Камар-джан давно рассказала своим подругам о том, что у них в доме скрывается русский, который дал ей сто рублей, чтобы она ничего не говорила о нем.
Следующим утром Камар-джан ушла рано, никому не сказав куда, и Юлдаш обезумел. Ее не было около двух часов и, вернувшись, она заявила совершенно ясно, что если не будут удовлетворены ее требования, то она пойдет немедленно к советским властям и расскажет им, что Акбар прячет русского.
Я предложил Акбару денег для удовлетворения ее требований.
– Тахир, – сказал он печально, – сейчас совершенно невозможно купить того, что она хочет, и, даже если я это сделаю сегодня, то завтра она захочет вдвое большего. И потом все другие женщины тоже начнут просить. Нет, ты должен уйти.
Мне и самому было совершенно ясно, что необходимо уйти, но оставался открытым вопрос: куда?
Глава VI
Домашняя жизнь сартов и киргизов
Внутренняя жизнь центрально-азиатских народов мало известна европейцам, потому что тщательно скрывается от посторонних глаз. Европейцы, кроме случайных сведений в области семейных обычаев, не знают ничего.
Мое длительное пребывание в сартской семье уже описано. Я также имел возможность познакомиться с центрально-азиатскими традициями во время своих многочисленных странствиях по Туркестану и Киргизской степи, поэтому рискну прервать последовательность моего рассказа своими наблюдениями, понимая, что это будет интересно и познавательно для читателя.
Не только европейцы, но даже русские, живущие в городах Туркестана, склонны видеть в женщинах – узбечках, киргизках, туркменках, а также в женщинах Хивы, Бухары и Кашгара – рабынь, проводящих всю свою жизнь в гаремах и призванных угождать капризам мужей, как своих хозяев. Европейцы считают, что местные обращаются со своими женами, как с вещью, что здесь обычным делом считается торговля женщинами, как рабами, и особенно высокая цена назначается за девушек.
Эти взгляды совершенно ошибочны. Для того чтобы понять положение женщин на Востоке, здесь я говорю о Туркестане, прежде всего необходимо освободиться от обычных для нас европейских понятиях о браке. В восточных странах институт брака значительно отличается от нашего, сложившегося и менявшегося под влиянием христианских идеалов, в соответствии с которыми брак является сакральным действием, связью, санкционированной церковью, а не обычным гражданским актом. В языке узбеков, киргизов, кашгарских, татарских и других близких диалектах даже нет слов, соответствующих нашему слову «женитьба». Говорят только «взять женщину». Также нет подходящего эквивалента слову «любить», существует только пара фраз – «якши корамун», дословно – «хорошо подходишь», что равнозначно словам «я люблю». Глагол «карауджа», который употребляется в похожем контексте, означает «смотреть, наблюдать, контролировать, следить».
Конец ознакомительного фрагмента.