Бегство из Центральной Азии
Шрифт:
– Нет, нисколько, – ответил я спокойно. – Вы в поисках чудесного социалистического рая создали такие условия для существования, что жизнь для простого смертного потеряла всякую ценность.
Мой ответ привел следователя в замешательство: он не ожидал такой оценки «созидательного социализма».
Одним из инкриминированных мне документов было письмо, которое перехватили большевики. Оно было послано из Ферганы с вестовым полковника П. Г. Корнилова [9] , брата хорошо известного генерала [10] . Вместе с полковником мы снаряжали и отправляли группы офицеров для организации в Фергане кавалерийских отрядов из местных всадников для борьбы с большевиками. Несмотря на мои неоднократные просьбы не посылать
9
Корнилов Петр Георгиевич (1880–1919) – полковник. В 1918 г. принял активное участие в белогвардейской Туркестанской военной организации, тесно сотрудничал с английской разведкой при подготовке военного переворота.
10
Корнилов Лавр Георгиевич (1870–1918) – русский государственный и военный деятель, один из основателей белого движения, генерал от инфантерии (1917).
Следователь, далекий от представления, что слово «скакун» могло иметь прямой смысл и относиться к лошадям - скакунам, рысакам и иноходцам, - увидел в нем какую-то тайну или кодовое слово и принуждал меня выдать скрытое в ней таинственное значение.
Не добившись никакого признания, они отправили меня в подвал ЧК, который уже заработал себе жуткую репутацию.
Коммунисты, которых я считал отвратительной накипью рода человеческого, негодяями, чуждыми туркестанской земле, тем не менее, захватили ее и деспотически распоряжались ею. Сколько достойных людей погибло в этих подвалах!
Несмотря на то, что меня переполняли ярость и ненависть к моим врагам, жизненные потребности оказались сильнее. Было уже поздно, и чувство голода начинало серьезно беспокоить меня.
Окно подвала, забранное железной решеткой, находилось высоко, и я смотрел на него, размышляя, получу ли я вообще сегодня что-нибудь поесть. Неожиданно раздался стук, и через решетку на пол упал небольшой сверток. Приглядевшись, я увидел за решеткой улыбающееся лицо киргизского мальчика Керимбая, служившего в моих конюшнях.
Необъяснимым образом через огромные расстояния в любое время с удивительной быстротой новости распространяются среди киргизов быстрее, чем телеграммы. «Узун кулак» – (длинное ухо) – «киргизское радио», несомненно, помогло и мне. Весть о моем аресте разнеслась, как молния, и мне доставили сверток с едой из дома. Если бы еду передавали через «Красную гвардию», а не через окно, то бутерброды и фрукты были бы съедены охраной – большевики ведь не признают частной собственности.
Для врагов рабоче-крестьянской власти освещения не полагалось, и, как только стемнело, мне не оставалось ничего другого, кроме как лечь на голые доски широкой скамьи и попытаться заснуть.
Среди ночи я был разбужен звуком открывающейся двери, чьими-то шагами и светом. Вошли два сотрудника ЧК в сопровождении пары вооруженных красногвардейцев.
– Мы пришли сообщить вам, – сказали чекисты, – что вас решено расстрелять.
– Хорошо, расстреливайте, – спокойно ответил я.
Снова я увидел на их лицах выражение такого же тупого непонимания, какое заметил раньше у следователя.
Эти дурни, напичканные марксизмом, грубые, невежественные материалисты, понимали лишь животный страх смерти. Она в их глазах была полным уничтожением личности, и ничего страшнее этого не было на свете. Чекисты всерьез полагали, что напугают меня расстрелом, но, увидев, что угрозы не возымели действия, были совершенно сбиты с толку.
Позже для запугивания арестованных большевики начали применять пытки, используя для этого китайцев и латышей, так как боялись возможного протеста своих же красногвардейцев и местных сартов [11] . Довольно часто заключенных пытали до смерти, к примеру, ошпаривая их кипятком. Называлась такая процедура «принятие душа».
О чем-то переговорив, красноармейцы и чекисты вышли, а я снова лег и проспал
Пару дней спустя, в 11 часов ночи, конвоиры вывели меня из камеры и доставили в большую комнату. Вокруг стола, накрытого красной тканью, сидела вся местная ЧК.
11
В. Бартольд считал сартов отдельным этносом оседлых тюрков, отличающихся от таджиков языком, а от кочевых тюрков – образом жизни. Л. Н. Соболев писал: Сартом называется безразлично и узбек и таджик, живущие в городе и занимающиеся торговлей.
Торжествуя, комиссар протянул мне лист бумаги с длинным перечнем вопросов о «Заговоре против Правительства рабочих и крестьян»: «Кто был в заговоре?», «Откуда получали средства?», «Где спрятано оружие и каково его количество?», «Какие совместные планы с британо-индийским контингентом замышлялись для вторжения на мирную землю Туркестанской Социалистической Республики?»
– Если ты детально и письменно ответишь на все эти вопросы, мы простим тебя, – сказал председатель. – Но если откажешься отвечать или дашь ложные показания, мы расстреляем тебя. Подумай хорошо над этим и к завтрашнему вечеру дашь нам ответ.
Пробежав глазами по списку вопросов, я улыбнулся, возвратил бумагу и сказал:
– Расстреливайте прямо сейчас. Я не могу ответить вам ни на один из вопросов, потому что все это - бред вашей фантазии. Нет никакого заговора вовсе.
– Подумай серьезно, – снова сказал председатель, – расскажешь правду – мы дадим тебе деньги, паспорт и тайно переправим через фронт!
«Мне известно, куда вы собираетесь отправить меня в любом случае», – подумал я и ответил:
– Не было никакого заговора. Просто несколько офицеров выехали в Фергану, спасаясь от вашего преследования, ведь вы убивали каждого, кто честно боролся за свою страну. Я дал им деньги на дорогу из своих собственных сбережений.
Не добившись признания, меня снова отправили в подвал на три дня, а затем перевели в тюрьму.
Тюрьма в те дни была совершенно такой же, как и в царское время, поэтому в ней после подвалов ЧК я почувствовал себя гораздо лучше, несмотря на то, что был заключен в одиночную камеру. На второй день кто-то в маленькое смотровое окошко в двери просунул местную газету. Там была напечатана заметка, в которой торжественно сообщалось, что заговор «белых бандитов», угрожавший диктатуре пролетариата, разгромлен, а зачинщики и главный организатор арестованы. Заметка была подписана большой группой народных комиссаров [12] . Время показало, как они ошибались, поспешно демонстрируя победу новой власти!
12
Напечатано в «Нашей газете» 29 октября 1918 года.
Я провел в одиночном заключении месяц. Только однажды меня вывели для прогулки во двор под охраной двух вооруженных солдат. Общение с другими заключенными и с моими друзьями, сидевшими в этой же тюрьме, было исключено. Воздух в камеру попадал через небольшое окошко под потолком, забранное железной решеткой. Через него я мог видеть лишь маленький кусочек голубого неба.
Стояла прекрасная туркестанская осень, сухая, ясная и теплая, – время миграции огромных стай с далекого севера. Ночью я часто слышал голоса перелетных птиц. Свист маленьких уточек-чирков, мелодичный трубный глас журавлей, гортанные «ханг-ханг» диких гусей – все эти звуки достигали и моей камеры. Птицы, наслаждаясь свободой, улетали в теплые края, не боясь дальних путей к Индии. Как страстно я желал улететь вместе с ними в эту удивительную землю чудес подальше от штормов и тревог революции! Я вспоминал старых друзей, которых любил с детства, представлял картины великолепной природы Туркестана, припоминал счастливые моменты своей охоты. И я прощался со всем этим, зная, что каждая ночь может стать для меня последней. Я даже не мог себе представить, что однажды, как и эти птицы, тоже последую по тому же маршруту и через те же горы, пробираясь в солнечные дали Хиндустана [13] .
13
Хиндустан – устаревшее название Индии.