Бегство от Франка
Шрифт:
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я, помолчав.
— Это пройдет… Должно пройти! А ты? Ты уже едешь домой?
— Я в Бургосе.
— Где это?
— Испанское высокогорье, я еду к морю.
— Что ты собираешься там делать?
— Спать. Кроме того, я никогда там не была. Я живу сейчас почти что в соборе.
— Похороны будут завтра, — сказала она дрожащим голосом.
— Тебе страшно?
— Да. Но это пройдет. Мне бы хотелось, чтобы ты была здесь.
— В самом деле?
— Конечно. Моя сестра помогает мне с детьми, а свекровь ведет себя, как всегда. Но с ними поговорить
Мне снова стало трудно дышать, и я не хотела, чтобы Аннунген это заметила.
— Спасибо тебе, — через силу проговорила я.
— Я хотела сказать тебе еще кое о чем… хотя и боюсь заплакать.
— Ничего страшного, плачь, если хочешь, — пробормотала я.
— После этих недель… Я хочу сказать… что все больше понимаю Франка. Понимаю, что он не мог от тебя отказаться.
— Спасибо! То же самое я могу сказать о тебе!
— И еще одно: я узнала тебя в тот раз, хотя ты выдавала себя за другую женщину. Ты знаешь… тогда, у окна в «Арлекине».
— Почему ты мне этого не сказала?
— С той минуты, как Франк дал мне твою книгу, я поняла, что это неспроста… Как я ни противилась, мне понравилась твоя книга. Я этого не сказала, потому что хотела отомстить. Но мститель я плохой. Скорее, я любопытна. К тому же ты оказалась хорошим другом.
— Я переведу тебе деньги, как только доберусь до банка, — сказала я. — А то, что уже потрачено, верну по частям.
— Не нужно никакой спешки. Я наняла людей продать весь антиквариат. Не хочу видеть эти проклятые вещи! Я все ликвидирую. А потраченные на эту поездку деньги можешь считать подарком от Франка.
— Спасибо. Но это неправильно, мы должны…
— И еще: не вздумай поселиться у моей свекрови. Она тебя заговорит. Там ты не сможешь написать ни строчки, — сказала Аннунген.
— Я уже думала об этом. Намерения у нее были добрые. Но я откажусь.
— Хорошо! Только после похорон. Пожалуйста!
— Все так плохо? — Я откашлялась.
— Гораздо хуже, чем я могла себе представить. Хотя я вообще не могла себе представить ничего подобного. Я никогда не думала, что Франк может вдруг исчезнуть… Во всяком случае, не дальше чем в Драммен или в Холменколлен. Не по-настоящему… Я много лет жила, ни о чем не задумываясь.
— Поговорим об этом?
— Ни за что! — Аннунген заплакала.
Мы заполнили паузу слезами. И обогатили Теленур, или как там эта телефонная служба называется в Испании, на несколько сотен крон.
— Позвони мне, если что случится! И если ничего не случится, тоже.
— Спасибо! Когда ты будешь дома?
Как ни странно, на нее я не обижалась за слово дом. Это в другой жизни меня раздражали такие вещи. Не могла я также попросить ее сохранить для меня мейсенского павлина. Я должна была принести его в жертву.
— Точно не знаю, может, через неделю. Я поеду на восток вдоль Бискайского залива через Страну Басков и дальше через Францию и Германию.
— Зачем тебе ехать через Страну Басков? Они там постоянно кого-нибудь взрывают и расстреливают.
— Не больше, чем в других местах. Это газеты хотят, чтобы мы так думали.
— Возвращайся домой целой и невредимой!
— Обещаю…
В то время,
Ни один человек в этом соборе не знал Франка. И чем больше я замерзала, тем сильнее была моя ярость. Я отказывалась примириться с действительностью! Франк не умер! Я хотела вернуть его немедленно по возвращении в Осло! Мы с Аннунген прекрасно поделили бы его между собой. Я была готова даже к такому компромиссу. Зачем было строить эти стены, если они не могут внять неистовым мольбам?
Я неслась по городу и не могла миновать реки, по-видимому, это был Арлансон. Довольно скромная речушка. Песчаные берега заросли полевыми цветами и кустарником, скамейки. Без особого желания я осмотрела статую Сида, великого сына этого города, чью биографию я даже не удосужилась прочитать. Установленный на цоколе рыцарь в седле с поднятым мечом и бородой, похожей на всклокоченную шкуру. Несомненно жестокий и безжалостный воин. Почерневший от старости и огороженный толстой цепью, прикрепленной к четырем бетонным тумбам. Словно власти опасались, что туристы или какой-нибудь другой сброд могут осквернить героя. Или засунуть многотонную статую в перекинутую через плечо сумку и уйти. За спиной Сида стоял высокий урод шестидесятых годов. Большой градусник под крышей показывал двадцать три градуса в тени. А у меня от холода стучали зубы.
К счастью, я нашла свободный столик на площади перед театром. Заказав кофе, я вытянула ноги так, чтобы на них падало солнце. Ветки деревьев надо мной были голые и сплелись друг с другом. Природа вынудила их срастись, стать сиамским близнецом со своим соседом. Обмениваясь почвенной влагой, они отказались от своей индивидуальности. Единственное, что у каждого дерева было свое, — это ствол и корни. И, словно этого было недостаточно, каждому дереву приходилось мириться с тем, что его соседи питаются привозными удобрениями и водой за счет чужой корневой системы, ослабленной тем, что его ветви срослись с ветвями соседей. Забавный способ обращения со свободным деревом. Прикованное к своему корню, оно одновременно служило тюрьмой для других деревьев, вздымая к небу общие ветви.
На следующее утро я поехала дальше мимо бесконечных, плоских пахотных полей, а деревни, чем реже они попадались, тем больше радовали глаз путников. Это была огромная грудь Испании. Вдалеке виднелись снежные вершины гор, и в течение дня мы с «хондой» поднялись на высоту от тысячи до тысячи трехсот метров над уровнем моря. Если бы норвежские тролли знали об этих горных массивах и долинах с крутыми склонами, они бы поспешили эмигрировать в Испанию, что нанесло бы непоправимый урон норвежской народной душе.