Бегущая могила
Шрифт:
— Это я, поднимай, чертов трус. Возьми трубку…
Несколько мгновений молчания, затем голос Шарлотты перешел почти в крик.
— Хорошо, тогда я оставлю сообщение для твоей драгоценной Робин, чтобы она услышала его, когда будет отвечать на твои сообщения, перед тем как сделать тебе утренний минет. Я была рядом, когда тебе оторвало ногу, хотя мы расстались, я осталась с тобой и навещала тебя каждый день. Я дала тебе жилье, когда вся твоя дерьмовая семья отказалась от тебя, и все вокруг говорили мне: “Ты же знаешь, что он на взводе”, “Что ты делаешь, он же жестокий говнюк?” А я не слушала, даже после
Громкий звуковой сигнал прервал сообщение. Выражение лица Пат было бесстрастным. Раздался щелчок, затем началось второе сообщение.
— Возьми трубку. Возьми, блядь, трубку, ты, трусливый ублюдок… После всего, что ты со мной сделал, ты ждешь, что я буду защищать тебя перед прессой. Ты ушел после того, как у меня случился выкидыш, ты швырнул меня на эту гребаную лодку, ты трахал каждую девушку, которая двигалась, когда мы были вместе, знает ли драгоценная Робин, что она себе позволяет…
На этот раз гудка не было: Пат нажала рукой на кнопку на телефоне, отключив голосовую почту. Силуэт Литтлджона появился за матовым стеклом двери на лестничную площадку. Дверь открылась.
— Доброе утро, — сказал Страйк.
— Доброе утро, — сказал Литтлджон, глядя на Страйка сквозь тяжелые веки. — Нужно составить отчет по Той Бою.
Страйк молча наблюдал за тем, как Литтлджон достал из ящика папку и добавил в нее несколько листов для заметок. Пат снова начала печатать, покачивая электронную сигарету между зубами, не обращая внимания на обоих мужчин. Когда Литтлджон положил папку в ящик, он повернулся к Страйку и впервые за время их знакомства завязал разговор.
— Думаю, тебе следует знать, что за мной могут следить.
— Следить? — повторил Страйк, подняв брови.
— Да. Я почти уверен, что видел одного и того же парня, наблюдающего за мной с разницей в три дня.
— Есть причины, по которым за тобой кто-то наблюдает?
— Нет, — ответил Литтлджон с оттенком пренебрежения.
— Ничего, что ты мне не говоришь?
— Например? — сказал Литтлджон.
— Жена не планирует разводиться? Кредиторы пытаются тебя разыскать?
— Конечно, нет, — сказал Литтлджон. — Я подумал, что это может быть как-то связано с этим местом.
— Что, с агентством? — спросил Страйк.
— Да… нажил себе несколько врагов, не так ли?
— Да, — сказал Страйк, отпив глоток чая, — но они почти все в тюрьме.
— В прошлом году вы связались с террористами, — сказал Литтлджон.
— Как выглядел человек, наблюдавший за тобой? — спросил Страйк.
— Худой черный парень.
— Тогда, наверное, неонацист, — сказал Страйк, мысленно помечая, что нужно сказать Штырю, что худощавого чернокожего парня нужно заменить.
— Возможно, это пресса, — сказал Литтлджон. — Та история о тебе в Private Eye.
— Думаешь, они приняли тебя за меня, да?
— Нет, — сказал Литтлджон.
— Ну, если ты хочешь подать заявление, потому
— Я не боюсь, — отрывисто сказал Литтлджон. — Просто подумал, что ты должен знать.
Когда Страйк не ответил, Литтлджон сказал:
— Может быть, я совершил ошибку.
— Нет, это хорошо, что ты держишь глаза открытыми, — неискренне сказал Страйк. — Дай мне знать, если снова увидишь этого парня.
— Будет сделано.
Литтлджон, не говоря ни слова, вышел из офиса, бросив косой взгляд на Пат, когда проходил мимо нее. Офис-менеджер продолжала решительно смотреть на монитор. Как только шаги Литтлджона стихли, Страйк указал на телефон.
— А много ли их еще?
— Она снова звонила, — сказала Пат, — но опять то же самое. Угрожает, что обратится в прессу со всей своей выдуманной чепухой.
— Откуда ты знаешь, что это выдуманная чепуха? — язвительно спросил Страйк.
— Ты никогда не нападал на нее, я это знаю.
— Ты ничего не знаешь, черт возьми, — раздраженно сказал Страйк, вставая с дивана, чтобы взять на кухне банан, вместо шоколадного печенья, которого ему очень хотелось.
— Может, ты и сварливый, — сказала Пат, нахмурившись, — но я не видела, чтобы ты обхамил женщину.
— Спасибо за вотум доверия, — сказал Страйк. — Не забудь сказать об этом “Мэйл”, когда они будут звонить, и удали эти сообщения.
Прекрасно понимая, что срывает свой гнев на офис-менеджере, он заставил себя сказать,
— Ты права: я никогда не кидал ее и не делал ничего из того, о чем она кричит.
— Она не любит Робин, — сказала Пат, глядя на него, ее темные глаза проницательно блестели за линзами очков для чтения. — Зависть.
— Нет ничего…
— Я знаю это, — сказала Пат. — Она с Райаном, не так ли?
Страйк угрюмо откусил от банана.
— Так что же ты собираешься делать? — спросила Пат.
— Ничего, — сказал Страйк с набитым ртом. — Я не веду переговоров с террористами.
— Хм, — сказала Пат. Она глубоко затянулась электронной сигаретой и заговорила сквозь облако пара. — Нельзя доверять пьющим людям. Никогда не знаешь, что они могут натворить, когда у них отключаются тормоза.
— Я не собираюсь, чтобы меня держали за горло до конца жизни, — сказал Страйк. — У нее было шестнадцать чертовых лет. Хватит.
Выбросив банановую шкурку в мусорное ведро, он направился обратно во внутренний офис.
Переход Шарлотты от доброты к яростным обвинениям и угрозам не стал неожиданностью для Страйка, который годами терпел ее перепады настроения. Умная, веселая и часто очаровательная, Шарлотта была способна и на безмерную злобу, не говоря уже о саморазрушительном безрассудстве, которое заставляло ее по прихоти разрывать отношения или идти на крайний физический риск. Различные психиатры и психотерапевты на протяжении многих лет пытались вписать ее непредсказуемость и несчастье в какую-то четкую медицинскую классификацию. Ей прописывали лекарства, она металась между консультантами, ее помещали в лечебные учреждения, но Страйк знал, что что-то в самой Шарлотте упорно сопротивлялось помощи. Она всегда настаивала на том, что ни медицина, ни психиатрия никогда не помогут и не смогут помочь ей. Только Страйк мог сделать это, твердила она снова и снова: Страйк мог спасти ее от самой себя.