Бехеровка на аперитив
Шрифт:
Командир вздохнул еще раз.
– А что там может быть, а, Петя?
Бортинженер пожал плечами.
– Может, вышел из строя масляный насос. Может, прохудился трубопровод. Может, засорились фильтры. Да мало ли что еще… Машине сорок лет. Людей в этом возрасте списывают с летной работы…
Он осекся. Симаков крякнул. Ему недавно исполнилось сорок два, и он каждый день ждал предписания об увольнении.
Дальний разведчик с омертвевшим двигателем, дергаясь и рыская по курсу, летел в никуда. Экипаж находился в прострации. Все ждали указаний с Базы, которые чудесным образом выправят положение. И они последовали.
– Условия для посадки
И другим, уже человеческим голосом добавил:
– Держитесь, ребята! Удачи!
– Я так и знал! – в сердцах сказал Симаков. – Ну ладно, Петя, тогда действуй. Твой выход!
За 12 дней до дня «Ч».
Джунгли Борсханы. Поселок племени нгвама
Один день я пролежал пластом. Кожа на груди опухла и сильно болела, температура поднялась под сорок. Бегиме отпаивала меня бульоном с кусками белого, похожего на куриное, мяса. Девушки, как всегда, окружали мою постель, они приносили душистые травяные отвары и какие-то истолченные в порошок горькие корни. Как ни странно, первобытные снадобья помогли. На второй день боль стала уходить, а силы – прибавляться, на третий Большой Бобон вновь важно разгуливал по поселку. Только теперь я не мог снимать рубашку: увидев изображение Макумбы, нгвама испуганно разбегались либо закрывали руками глаза и с криком падали ниц.
У Бегиме было зеркальце, и она тайком дала мне посмотреть на татуировку.
Да-а-а, страшная рожа! Как жить с ней в Большом мире? Впрочем, в него еще надо вернуться… Потому что жизненная перспектива оставалась туманной – отведенные мне десять лун истекают. И что тогда? Неужели меня и вправду съедят? Да нет, не может быть! Они ведь неплохие и незлобивые люди. К тому же, теперь меня узнали поближе и даже зауважали, вдобавок я прошел все испытания и полностью очистился… Нет, не должны!
Но этот успокаивающий вывод я делал исходя из наших представлений о нравственности и нашей логики. А если отбросить шелуху ценностей цивилизованного общества, то вырисовывалась вовсе не столь благополучная картина.
Сожрут, сто процентов сожрут! И не потому, что аборигены такие плохие и злобные, нет. Просто между умерщвлением животного и человека они практически никакой грани не проводят. А если и проводят, то отнюдь не в пользу последнего: по их представлениям, мой глаз придаст охотнику неимоверную зоркость и меткость, мозг – ум и хитрость, а сердце с прочим ливером – храбрость и здоровье… А очищение, уважение и вся остальная лабуда для них ровно ничего не значит!
Вестей от Юджина не было, и я после нескольких безуспешных попыток сам соединился с моим другом.
– Здравствуй, дружище! – бодрый голос американского резидента вселил в меня уверенность. И не зря!
– У меня для тебя есть хорошие новости…
Я весь превратился в слух.
– На твое счастье, наш авианосец находится неподалеку и сейчас огибает Африку. Через два дня, в полдень, он проведет небольшие учения, пошумит над твоим племенем. Надеюсь, это станет наглядным подтверждением твоей силы!
– Спасибо, Юджин. Даже не знаю, как тебя благодарить…
Он хрипло рассмеялся.
– Баш на баш, мы в расчете. Хотя ты можешь, наконец, сказать мне – что я наболтал тогда в Берлине? Этот вопрос мучит меня много лет…
– Ничего, –
– Да? – недоверчиво спросил Юджин. – Ну ладно. Желаю удачи. Сообщи, как все пройдет. Конец связи!
Я вскочил. Меня раздувало силой и энергией, будто после укола спецназовского «озверина». Расталкивая толпившихся у входа женщин, я выскочил наружу и выбежал на центральную площадь. Здесь горели костры, на которых булькало жидкое варево из бататов, гусениц и мелких грызунов. Вряд ли его запах мог вызвать аппетит, но, тем не менее, вызывал. Раздавались чавканье, гул неспешных разговоров и смех. Нгвама ужинали.
Я подбежал к самому большому костру, у которого сидели вождь Твала и жрец Анан со своими советниками и телохранителями. Здесь пахло вполне прилично: жареной цесаркой-индейкой, в аромат горячего какао очень гармонично вплетался запах кокоса. Племя оценило мою придумку с молоком.
– Слушайте меня, вождь и жрец! Слушай меня, народ нгвама! – громко крикнул я, воздев руки к звездному небу.
Выглядело все это, конечно, очень театрально. Красно-желтые костры, черные, раскрашенные охрой аборигены, черное, с мириадами звезд, небо, бледная, немного неполная луна, загадочно шумящий вокруг черный тропический лес и выскочивший на авансцену белый Большой Бобон со своей лопаткой в руке. Но в данном случае как раз такой эффект и требовался. Чавканье прекратилось, наступила тишина. Внимательные взгляды со всех сторон скрестились на новом актере.
– Я обещал явить вам силу своего Президента! И я сделаю это ровно через две луны, в полдень! Готовьтесь увидеть невиданное могущество! Оно напугает вас, но не бойтесь, я возьму всех под защиту!
Поляна отозвалась глубоким вздохом, и вновь наступила тишина. Но мизансцена была явно неоконченной, скомканной и, по всем правилам драматургии, требовала продолжения. И оно последовало!
– У чужака нет никакого могущества! – закричал жрец Анан, вскакивая. – Тот, чье имя нельзя произносить, охраняет народ нгвама! Через две луны, в полдень, я принесу ему жертву, и все увидят, у кого настоящая сила! А чужак… Чужак…
Исчерпав силу словесных аргументов, жрец замешкался и, как часто бывает, попытался заменить их аргументом силы. Жилистая рука метнулась вперед в мощном выпаде. Злой черный посох в змеиной раскраске и со змеиной головой мелькнул над костром в черной ночи и ожил, превратившись в самую настоящую змею, готовую вонзить ядовитые зубы в доброго и благородного Большого Бобона. Хорошо, что у него имелась саперная лопатка! Она описала красивый фехтовальный полукруг, сталь рассекла смертоносный «посох», и две половинки гада беспомощно заизвивались на каменистой земле.
– О-о-х! – выдохнули зрители.
Подчиняясь знаку хозяина, два раскрашенных под скелеты аборигена из личной охраны бросились вперед. Один угрожающе выставил мачете, второй взметнул вверх тяжелый каменный топор.
Я резко отскочил в сторону, чтобы они оказались на одной линии, мешая друг другу. Отточенное лезвие лопатки рубануло первого по вооруженной руке. Раздался истошный крик – мачете, со сжимающей рукоятку черной кистью, звякнуло оземь. Обезрученный «скелет» со стоном метнулся к костру и сунул кровоточащий обрубок в огонь, чтобы «запаять» сосуды. Второй «скелет» замер с поднятым оружием, и это спасло ему жизнь: лопатка опустилась на бритую голову плашмя, мускулистое тело бесчувственно растянулось на жухлой траве.