Бел-горюч камень
Шрифт:
Майис медленно двигалась по захламленной вырубке, касаясь рукою пней… и пела.
– Домм-эре-домм… [45] О-о, мои родичи, рожденные стоя! – печально пела она по-якутски. – Сгубили вас хищники с черными мыслями, с мутной кровью испорченных вен… Осквернили древесную колыбель алчной тягою рук рвать, крушить, загребать тайком…
Склон, изрытый тяжким железом тракторных гусениц, уходил развороченной колеей вправо, в сторону города. Самочинные вальщики, очевидно, разбойничали в безлюдной глуши не однажды, но нынче очень торопились, раз не удосужились подобрать выпавшие или не поместившиеся в клади
45
Домм-эре-домм – заставка к молитве, песне, песенному сказанию.
Изочка чувствовала боль поруганной тайги. Она будто слышала хрип-визг двуручных пил, слышала, как под довершающими ударами топора с треском и стоном рушились красивые сосны. Нет, вовсе не богатыри вроде глупого Тэке бесновались тут, гоняясь за белкой, и дух-хозяин не сумел бы восстановить похищенный лес. На месте этого жестокого побоища кончалась сказка…
– О-о, не держите зла на человечий род из-за крысьеподобных татей, в чьи убогие души вселился демон наживы!.. Домм-эрэ-домм, – завершила песнь-молитву Майис и подняла с земли ветвь, изгрызенную зубцами гусеничных полозьев.
– Тебя кукша о плохом предупредила? – спросил Сэмэнчик.
– Может, и она, – уклонилась Майис от прямого ответа.
Сэмэнчик со значением подмигнул подружке… Ой! Скорбь на незакаленных весах детских чувств тотчас сменилась радостным удивлением. Изочка замерла в восторге. Как же сама не догадалась?! Рыжая белка, рыжая кукша… вот оно, чудо! Байанай, конечно, способен превратиться в любого зверя и птицу. Встретится ли волшебник снова и чей образ примет тогда?
Суходол с благородным хвойником остался позади, на пологой проплешине захороводилась сосновая молодь. Под оборками нежно-зеленых платьиц паслись выводки крепконогих маслят. Будь здесь мама Мария, до страсти любившая собирать грибы, непременно бы кинулась к ним, а матушка Майис равнодушно прошла мимо соблазнительных лаковых шляпок. Никто в семье Васильевых, включая Изочку, не поддавался на уговоры Марии отведать чуждую якутскому вкусу «коровью отраду» ни в супе, ни с жареной картошкой. Степан вообще считал грибы опасной снедью: довелось видеть, как буянил несмышленый бычок, прельстившийся какими-то поганками…
За хилым, увязшим в болотине осинником неожиданно выхлестнул пестрый, как праздничная косынка, луг в цветах, окаймленный зрелыми смородиновыми кустами. Распатлые ветки истомленно гнулись под бременем прозрачно-коричневых на просвет и матовых черных ягод.
Дорваться до ягодного изобилия да вначале не наесться вдосталь?! Жмурясь от кислинки и удовольствия, Изочка надкусывала стреляющую в нёбо сахаристую мякоть, вобравшую в себя жар и запах цветочного лета, и думала о странном вкусе матери. Помидоры! Грибы, хм-м! Интересно, могут ли хваленые яблоки-груши сравниться с душистой сладостью черной смородины? А тем более земляники! Недавно Майис для лучшей сохранности спахтала землянику с маслом в большом туесе. Занесет дядя Степан зимою заветный туес из ледника, и воздух в доме наполнится густым благоуханием земляничной поляны…
Крупные многоплодные кисти застучали по донцам туесков сперва звонко, потом тише, глуше, и наконец все звуки мира победило безумолчное нытье комаров в оба уха. Изочка поспешила прислонить посуду к коряге. Отмахиваясь от зудящего гнуса левой рукой, правой дергала литые гроздья и воображала, что помогает Майис доить корову Мичээр.
– Добирались сюда вон как долго, а трудились с час, – сказала довольная
Берестяная укладка была размером с ведро, но проворная сборщица успела и ягод насыпать с верхом, и хорошо отдохнуть, пока дети заполняли свои туески. На крышку короба легла искалеченная ветвь, прихваченная в разоренном гнезде горного леса…
В траве под выемкой коряги приткнулись одна на другой три пухлые оладьи, по числу гостей – отдарок Байанаю за щедрость. Отвесив поясной поклон радушному лугу, Майис повернулась лицом в сторону елового колка, за которым блестели волны реки. Изочка знала: коль случилось приблизиться к Лене, водяного духа тоже надо попотчевать домашней стряпней… Хорошо! Свежий ветер на берегу отгонит комариные тучки.
Чуть наклонясь под тяжестью увесистого туеса, Сэмэнчик вприпрыжку побежал к колку. Майис засмеялась, покачивая головой: ох уж сильный, ох, нетерпеливый эр киhи!.. Взяла Изочку за руку, и скоро перед ними во всю безоглядную ширь распахнулся могучий речной простор, исполненный слепящего блеска и сини. Казалось, этот берег и тот, противоположный, – полоса желтоватого тумана, точно разлитое сырое яйцо, – еле удерживают свободолюбивую реку в песчаных объятиях. На покосном аласе берег обрывист, и сразу под ним летит темная быстрина, близко не подойдешь. А тут береговая полоса длинная, ровная – есть где разгуляться и людям, и волнам.
Путники разулись. Сырой песок приятно холодил разгоряченные ступни. Наспех перекусив, Сэмэнчик умчался на поиски красивых камней.
Накативший прилив слизнул с ладоней Майис три оладушки, принял умирающую сосновую ветвь и схлынул.
– Лесное, речное, небесное – лес на моей земле, река в небо, вода и воздух, – пела Майис.
– Зачем ты отдала ее реке?
– Большая вода развеет таежную боль, – задумчиво сказала Майис, следя за тем, как ветвь ныряет и возносится с гребня на гребень.
– Лес тогда перестанет плакать?
– Да… и не затаит зла на людей.
– Он плакал внутри меня, – пожаловалась Изочка.
– Это называется состраданием, огокком. Твое сердечко научилось чуять чужую беду, как собственное горе.
– О чем ты пела там, на холме?
– Разве ты не слышала, о чем? – внимательно глянула Майис.
– Ты просила прощения у деревьев из-за тех плохих дяденек, потому что они их срубили… Но ведь и дядя Степан привез бревна для нового дома?..
– Он привез лес с деляны, разрешенной на валку для строительства. Ровно столько, сколько нужно, ни бревном больше.
– А прощения попросил?
– Конечно, и убрал все до последней веточки.
– Зимой люди сжигают в печках много-много деревьев!
– Видишь ли, лесники, которые охраняют тайгу, выбирают для заготовки дров нездоровые, сорные участки, с сухостоем и буреломом. Если такие места не чистить, они начинают болеть – гнить, мокнуть, проваливаться и в конце концов превращаются в болото.
– Лес болеет, как человек?!
– Как любое живое существо.
– Лес растет, плачет, радуется и сердится… да?
– Если жить с ним по честным законам, не сердится.
– Реки тоже живые существа?
– Это жилы и вены земли.
– А наша Лена?
– Бабушка Лена – кровь и молоко тайги, огокком…
Изочка забралась с ногами на пригретый солнцем валун. Река пела. Не как матушка Майис, и вообще не как человек. У нее был голос живой воды: журчанье, звон, рокот, плеск… Может, и у крови такой голос – меняющийся каждый миг? Похожий на шелест листьев, шорох звериных лап по тропе и орлиный клекот…