Белая голубка и каменная баба (Ирина и Марья Годуновы)
Шрифт:
Подсказка Федькина была хороша. Сильвестр волосы готов был рвать, что не ему в голову догадка такая пришла. Эх, перещеголял его ученик, худородный ярыжка, площадной дьяк Шакловитый, по всем статьям перещеголял! Похоже, та же мысль явилась и князю Василию Васильевичу, который тоже ревниво и завистливо поглядывал на оживленно разговаривающих Федора и Софью. А вскоре Сильвестру стало ясно, что и ученица его, царевна Софья, тоже обошла своего учителя! Ибо она немедля велела царскому семейству уезжать вон из Москвы. Собралась и сама, а напоследок написала письма в стрелецкие полки, где весь майский мятеж, организованный Хованским, объявила делом воровским и разбойным. То есть она сняла с себя всякую обязанность быть благодарной Тарарую — и признала его своим давним врагом, который заслуживает теперь только смерти.
Спустя несколько дней — как раз в день именин
22
Имя София по-гречески означает мудрость.
Вирши оказались изрядно неуклюжими, Сильвестру приходилось слагать и получше, но куда хуже, что он не смог скрыть насмешку, которая сквозила в каждой строке. Заметила ее Софья или нет, того неведомо, она и слова не сказала, однако ее отношение к Сильвестру стало весьма прохладным. Больше он не был вхож в любое время дня (не стоит говорить о ночи, ибо время их ночей давно уже иссякло!) в палаты государыни-царевны и все больше пребывал на Печатном дворе или в монастыре, то взирая на течение ночных светил, то углубляясь в высокие философствования, которые немало утешали его в разочарованиях чисто земных. Во дворце он бывал редко, лишь по вызову правительницы, — но все же достаточно часто, чтобы знать обо всех последних новостях.
Судя по всему, князь Василий Васильевич вполне примирился с тем, что благосклонность правительницы он принужден делить с Федором Шакловитым. Тем паче что Софья твердо следовала принципу того же приснопамятного Цицерона: Suum cuique, каждому свое. Федька властвовал в ее постели, потому что мужской силе этого крючконосого, невысокого, стремительного, словно хищная птица, и с хищными же зелеными глазами красавца мог бы позавидовать целый табун отборных жеребцов. Однако… однако он владел только телом царевны. Самые ближние к Софье люди знали, что она мечтает продлить срок своего регентства, женив Ивана Алексеевича и добившись рождения наследника, которого тоже могла бы опекать, а рядом с собой на престоле намерена видеть мужчину, мужа, человека, который вполне может стать достойным имени русского государя в том случае, если что-нибудь случится и с Иваном (у того, можно сказать, на лице стояла печать: «Не жилец!»), и с Петром (этот славился своим здоровьем, однако все мы под Богом ходим, не так ли?). Конечно, таким мужчиной, таким мужем мог быть только родовитый и прославленный князь Василий Васильевич Голицын.
Софья не оставляла надежд отправить княгиню Евдокию в монастырь, а пока почетные и весьма хлебные звания и должности сыпались на Голицына как из ведра. В звании наместника новгородского и ближнего боярина он ведал сношениями с иностранными державами, а также заправлял Рейтарским, Владимирским, Судным, Пушкарским, Малороссийским, Смоленским, Новгородским и Устюжским приказами. Спустя год после майского мятежа ему был пожалован титул «Царственной большой печати и государственных великих посольских дел оберегатель». Причем Голицыну на своих постах даже удалось добиться некоторых успехов. Он заключил вечный мир с Польшей, и с этих пор Киев, который раньше только считался принадлежащим России, окончательно перешел в ее власть.
И тут Софья совершила ошибку. Желая еще более возвысить имя Голицына, она снарядила его руководить русским войском, которое отправилось воевать Крым…
Да, и впрямь не требовалось услуг польского гадателя и знахаря Митьки Силина, чтобы предречь печальную участь сего похода. Удивительно, конечно, что рассудительность и умение предвидеть события на сей раз изменили Софье и она отправила своего возлюбленного князя на заведомо провальное дело. Никому не был по душе этот
…Сильвестр Медведев нахмурился. Ни теплое солнышко, ни пряный запах сена, ни готовность тела к чему-нибудь нескромному и скоромному его уже не радовали. А что, если Софья и впредь станет допускать больше ошибок, чем способен выдержать непрочный мосток, называемый ее правлением, впопыхах наведенный над громокипящей пропастью, имя коей — Россия? Что станется тогда с преданными ей людьми, с теми, кому она обязана престолом?
Правительница всегда выглядит такой уверенной, такой неколебимой, словно ей не ведомы никакие сомнения. Задумывается ли она хоть когда-нибудь о будущем? Тщится ли заглянуть в непроницаемую тьму грядущего?
Звездогадатель и книгочей Сильвестр Медведев был бы очень удивлен, узнав, что Софья только этим и занимается.
Ее называют самкой ненасытной, потому что ни единой ноченьки она не проводит без мужчины (чаще всего это Федор Шакловитый, но и в его отсутствие свято место не бывает пусто). Однако не только неуемная плотская алчба вынуждает ее снова и снова приводить на свое ложе мужчин. Нет лучшего средства от страхов ночных, которые одолевают от заката до рассвета, и остается только жалеть, что днем невозможно прибегнуть к тому же чудодейному средству, ведь дни состоят из сомнений… да и тех же страхов. А ведь, казалось бы, она все сделала, чтобы упрочить свое положение правительницы, не пренебрегает никакими мелочами ради этого! Она принимает иноземных послов, допускает к руке митрополитов; торжественными богослужениями знаменует день своего тезоименитства, 17 сентября; она не пропускает ни одного выхода во храм или крестного хода, дабы проявить и показать свое царское достоинство и повадку… Во храме она занимает особое место, прежде отведенное только для царей-мужчин, и кадят ей особо… а коли забудут, государыня-царевна Софья Алексеевна так гневается, что впредь забывать не осмеливаются.
Вот уж который год она повелевает чеканить лик свой на монетах и медалях, а накануне Крымского похода воздвигла новый каменный дворец, подобающий ее величию: дворец со столпами, украшенный затейной живописью… А затем, по совету верного из верных — Федора Шакловитого, издала указ с повелением величать себя самодержицей. Она даже замышляла венчаться царским венцом… но для этого нужна была опора стрельцов.
Шакловитый написал челобитную — будто бы от имени всех чинов Московского государства — и начал склонять стрельцов действовать по его замыслу. Согласно тому же замыслу, чернил он пред ними царицу Наталью и самого Петра, намекал, что вот кабы не было Нарышкиных, так державе стало б лучше, а уж стрельцам — и сказать нечего!
Увы, времена сменились. Стрельцы уже не были той охапкой соломы, которая вспыхнет, лишь только к ней поднесут спичку. Федору удалось сыскать не более пяти человек, которые оказались готовы на какое угодно смелое дело. Пришлось отодвинуть мысль о венчании на царство подальше. Так что Софья по-прежнему оставалась лишь заместительницей царей, а не полновластной царицей, помазанницей Божией.
А тут еще неудачи Василия Голицына… Неужели она ошиблась? Неужели она всегда ошибалась в нем?
И какое счастье признать, что хоть в Федоре-то она не ошиблась! Этот бывший дьяк, этот начетчик и блудослов мало что был лучшим из мужчин, о каком только может мечтать женщина, — он еще и обладал бесовским умом. Когда возлюбленная правительница испугалась, что бесславное возвращение войска из Крыма еще пуще ослабит ее позиции, Федор ринулся туда спасать положение. Своим стремительным умом он мигом оценил положение дел и понял, что Крым придется-таки оставить татарам. Однако вытащить Голицына из позорной ямы Федору все же удалось. Прознав о ненависти казацких полковников к гетману Самойловичу, который командовал походом вместе с Голицыным, Шакловитый обвинил гетмана в поджоге степи (собственноручно Федька ее поджигал или подкупил кого, Софью не интересовало, да и значения особого не имело), что якобы и сделало невозможным дальнейшее продвижение войска далее Перекопа. Самойлович отправился в ссылку, а на смену ему явился ставленник Голицына — гетман Мазепа.