Белая полоса
Шрифт:
Однако глобальные изменения (по крайней мере для жильцов нашей камеры) не предвиделись. Каждый либо знал свою судьбу на ближайшие пять, десять, пятнадцать лет, либо неотворотно работал неписаный закон «чем дольше сидишь, тем дольше сидеть будешь».
Дедковский вечером поговорил с дежурным и сказал, что по соседству, через пять-шесть камер, в «Брежневку» в тройник заехал «вор в законе» Спартак. Точнее, как сказал Дедковский, молодой парень, грузин, представляется именем Спартак и называет себя вором в законе. Однако Дедковский очень скептически относился к грузинским ворам — говорил, что эти звания в Грузии продаются и покупаются за ящик апельсинов. Я же о ворах (в законе) вообще не имел никакого представления, поэтому, когда Дедковский через пару дней сказал, что Спартака переведут в нашу камеру, и спросил, не возражаю ли я, то я не возражал. А наоборот, попросил Олю передать бутылку хорошего грузинского коньяка.
Но
— Наверное, потому, что не знал, куда его посадят, и, может быть, тебе его нужно было пригласить или хотя бы предупредить, — сказал я.
— Не нужно, — сказал Дедковский, — так как если он вор, то тюрьма — его дом, и он не должен бояться, а должен зайти в любую камеру. А мусор'a никогда не будут делать такую провокацию — садить человека намеренно в обиженку или в петушатню. Особенно если они знают, что он вор. А то, что он не вышел, — это в первую очередь к нашей камере неуважение или боязнь. Потому что корпусной не мог ему не сказать, куда он едет.
— И воры по тройникам не сидят, — добавил Дедковский.
И мы вечером распили бутылку «Киндзмараули», бутылку «Хванчкары» и бутылку хорошего грузинского коньяка.
Нельзя было сказать, что Дедковский душой принадлежал к преступному миру. Скорее, наоборот. Однако он с вдохновением рассказывал, как отсюда двадцать пять лет назад сбежал известный тогда бандит Пуля. А его кумирами были Сонька Золотая Ручка и вор Бриллиант. И каждый имел право восхищаться кем хотел, поклоняться кому хотел, верить во что хотел, думать что хотел, делать что хотел и жить как хотел. Только никому не мешать и не приносить вреда. И, как говорилось, в тюрьме было место для всех мастей и погон.
В тот день, когда Дедковский приехал из РОВД и привёз (точнее — притащил с собой в сумках) ящик сигарет и ящик растворимого кофе, он сказал, что к нему обратились его старые знакомые, когда узнали, что он сидит со мной, с просьбой им помочь. А именно — помочь купить на их отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков микроавтобус (не новый, б/у). И я эту просьбу переадресовал Оле. Покупка (точнее, помощь) состоялась — и теперь его старые знакомые раз в неделю начали Славика посещать в тюрьме. У Славика начал водиться «ганджуб'aс» (трава). А иногда кое-что и покрепче.
Вечером в камеру открылась дверь, и на пороге со скаткой в руках стоял невысокого роста темноволосый кудрявый загорелый человек сорока пяти-пятидесяти лет, в спортивном костюме, кроссовках и кожаной куртке. Он представился Валентином и сказал, что он депутат Керченского облсовета и что здесь проездом. Валентин был очень культурным и доброжелательным человеком с приятной улыбкой и располагающими к себе манерами поведения. Славик ему сразу уступил свою нижнюю нару. Валентин повторил, что он здесь ненадолго — проездом. Что он был объявлен в розыск и его приняли в аэропорту. Приняли, поскольку ещё не поступили бумаги, что дело уже закрыто. И он не мог спорить и выдавать, что знает это. Но как только его этапируют в Керчь, его там сразу выпустят. В этом разговоре он сразу обратился к присутствующим: не может ли кто помочь ему организовать спецконвой? Видимо, у Валентина уже был опыт нахождения в тюрьме. И он сказал, что может за это заплатить 500 долларов, которые передадут любому человеку в Киеве. Валентин переговорил по телефону со своими родными и был очень благодарен. А Славик сказал, что постарается ему помочь в его вопросе. Валентин был с дороги и, конечно, был голоден — мы ему сразу предложили поесть. Оля как раз в этот день принесла мне передачу, в которой были огромные королевские скумбрии горячего копчения, и я сразу предложил Валентину рыбу. Но, как я ни уговаривал его, тот наотрез отказывался есть рыбу — говорил, что он из Керчи и смотреть на рыбу не может. А когда Валентин покушал, Дедковский предложил ему покурить ганджуб'aса. На что Валентин ответил отказом, ибо он не только траву — вообще ничего не курил. Дедковский раскурил сигарету с Тарасом-качк'oм, которую Славик забивал всегда чистоганом, без примеси табака. А потом Валентин неожиданно сам попросил попробовать рыбки. И съел одну огромную рыбину с мягким, чёрным хлебом. А потом попросил вторую. А когда я предложил третью, он сказал:
— Всё, спасибо, хорош! Я сам живу на море, но никогда не ел такой хорошей рыбы!
— Это план хороший! — сказал Дедковский, имея в виду травку.
И мы дружно и весело весь вечер смеялись.
На следующий день Дедковский сходил на следственку и сказал, что вопрос улажен. А знакомые Валентина передали в Киеве 500 долларов. Валентина через несколько дней забрали на этап. А потом он позвонил Оле и сказал,
Дедковский не был наркоманом, но при наличии возможности не отказывал себе ни в хорошем настроении, ни в кайфе, что являлось всегда присутствующим в обращении с запретами в тюремной жизни. И мне доставляло немалое удовольствие портить ему настроение или ломать кайф, что я делал исключительно из добрых намерений и от всей души. Я не очень разбирался в наркотических средствах и прекурсорах, но с любопытством смотрел, как Дедковский изготавливает для себя «джеф», например, из ингредиентов, которые приносил со следственки — видимо, от своих старых друзей, но никогда об этом не говорил.
Он добавлял в мензурку с прозрачной жидкостью марганцовку и грел на лампочке до тех пор, пока не выпадал коричневый осадок, а в воздухе не устанавливался запах миндаля. Потом он через ваточку выбирал прозрачную жидкость в шприц и делал себе укол в вену. После чего лежал несколько минут на спине с закрытыми глазами, ощущая «приход», который описывал как тысячи иголочек, бегущих по всему телу, и потом становится хорошо. И поделился со мной: главное — в этот момент не отвлекаться, не мешать и не трогать. После чего «приход» стал желанным результатом за долгой игрой, которую Славик практически всегда проигрывал. Он мог терпеливо и подолгу ждать, когда я усну, и, когда я уже сопел и похрапывал, в конечном итоге снова не словить «приход». Или подолгу думать и наблюдать, чтобы незаметно спрятать чеки с героином — малюсенькие пакетики из полиэтилена, завязанные ниточкой, — потому что не хотел или боялся их носить на следственку с собой. Которые я обязательно находил и перезаряжал димедролом, сонными шипучими таблетками или анальгином. Славик боялся белый порошок растворять и употреблять внутривенно, потому что могло быть «трухалово» от попадания грязи в кровь, которое, как он рассказывал, вызывало температуру 40, озноб, конвульсии, сведение мышц и судороги, тошноту и понос, а потом, в течение нескольких дней, — очень сильные головные боли. Поэтому он нюхал белый порошок через бумажную трубочку с моего зеркальца. Потом по нескольку раз переспрашивал у Тараса, упали ли у него зрачки (они должны были сузиться в игольчатые точки). А затем ложился на нару и обиженным голосом говорил:
— Снова ты мутишь, папа!
По телевизору по всем каналам говорили об аресте мужа Юлии Владимировны Тимошенко — Александра Тимошенко — и его отца. Последнего сразу разместили на корпус малолетки в одну из камер для подростков — там были улучшенные условия содержания, туалет с унитазом, комната с теннисным столом и холодильник в коридоре. Александра Тимошенко разместили на общий корпус в камеру № 237, расположенную прямо под нашей 337-й. Александр стал появляться на следственке в синих спортивных штанах, кроссовках и нетолстой длинной синей синтепоновой куртке со светлыми вставками. Он ходил на следственку и со следственки в компании со всеми (бывали такие случаи, что некоторых арестованных могли водить отдельно, по одному; или по заявлению арестованного, что он боится за свою жизнь; или по настоянию следователя, чтобы он ни с кем не пересекался; или по команде оперчасти, чтобы не пересекались с ним). Его можно было увидеть курившим в туалете на втором этаже или на первом этаже у туалета у железной двери в подземный туннель или в пустом кабинете, ожидающего Шарикова или Колю, ведущих на корпус из боксиков. Саша держался спокойно, был человеком уравновешенным и культурным, всегда поддерживал беседу, но был немногословен. И, как говорили, один раз был пойман начальником оперчасти в кабинете на следственке в компании, распивающим спиртные напитки, после чего Александр и Вова Бандит были доставлены в камеры, а остальные — в карцер. И с появлением Александра Тимошенко у Дедковского сразу появилась идея заселить его к нам в камеру. Славик сказал, что слышал, что Саша компанейский человек: хотя сам не участвует, но поддерживает тюремный ход, может поделиться с нуждающимися сигаретами и чаем. Пишет малявы, на которых подписывается «Саня Тимоха», и с ним должно быть интересно. Но в тот же день пришёл со следственки расстроенный.
— Это нереально, папа! — сказал он, как будто это мне было нужно.
Славик сказал, что кроме того, что Александр Тимошенко своеобразный человек, его содержание ещё и под контролем Генеральной прокуратуры. Но идею поближе познакомиться с Сашей Тимошенко не оставил. И пару недель спустя попросил моего одобрения на три хрустальных фужера и бутылку «Хеннесси». И предоставил для этой цели из своих каналов «ноги». Когда «Хеннесси» и три фужера были на «базе», а именно под нарой в его сумке, Дедковский договорился с корпусным, чтобы Тимошенко, с его согласия, и нас разместили на прогулку в один дворик — распить бутылочку коньяка.