Белая полоса
Шрифт:
Один из них сказал:
— Спасибо Вам, я не хочу.
А другой:
— Спасибо Вам, я не буду.
Тот, кто сказал «не хочу», был коренастым, невысокого роста мужчиной в годах, с покрывавшими голову волосами с сединой, длинной щетиной и глубокими бороздами, шедшими с двух сторон от носа к краешкам губ. Кожа его лица была серой, а глаза смотрели с бездонной грустью и, казалось, были наполнены слезами, удерживаемыми то ли волей, то ли отсутствием рядом близкого человека, которому можно было бы излить душу.
Тот, кто сказал «не буду», был худощавым, выше среднего роста и среднего возраста человеком, к годам которого добавлялись морщины,
Я протянул руку — и тот, кто сказал «не хочу», сжав мои пальцы своей крепкой ладонью, представился Палычем. Затем уложил и расстелил свою скатку на противоположной наре от моей с другой стороны стола и сел за стол.
А тот, кто сказал «не буду», сдавил мою кисть, казалось, своей обессилевшей рукой и представился Рыбчинским Анатолием.
— Вы поешьте сами, — сказал Палыч, — а я с Вами за компанию посижу.
— Поешьте, поешьте, — сказал Рыбчинский, обустраивая себе спальное место на ближней к двери верхней наре (там ему, наверное, было удобнее), — а мне нельзя: я уже вторую неделю на голодовке.
Предполагая предназначение моего присутствия и даже в душе радуясь отведённой мне миссии, я сказал, что из солидарности с ним тоже буду на голодовке, однако Оля, моя супруга, сегодня принесла передачу — различные домашние продукты из магазина «Домашняя кухня», — поэтому я предлагаю всем сегодня поесть, а завтра продолжать голодовку.
Это ничуть не смутило Рыбчинского. Он сказал, что не просто посидит за компанию, а даже съест кусочек одного из сырников, которые уже были выложены на пластиковой тарелке на столе.
— Ну прошу Вас! Как Вас по батюшке? Игорь Игоревич, прошу Вас больше меня не уговаривать! — улыбнулся Рыбчинский. — За Ваше здоровье и здоровье Вашей жены!
Он отломил половину сырничка и оставил её на тарелке, ожидая, когда я закончу выставлять продукты и сяду за стол.
— Голодовка должна быть голодовкой, — сказал он.
— Вторую половинку я съем в благодарность Вашей жене! — сказал Палыч. — Как Вашу жену зовут? Оля? И дай Бог здоровья Вашей жене! Я не на голодовке. Но я, честное слово, — Палыч поднёс руку чуть ниже адамова яблока, — не хочу.
Полагая, что аппетит придёт во время еды, я продолжал выкладывать продукты на стол, когда в коридоре загудел и щёлкнул замок входной двери, кто-то подошёл к кормушке и зазвенели ключи.
Не знаю: то ли это была случайность, то ли кем-то спланировано, или же так должно было быть. Пришёл Сергей-корпусной и предложил мне спиртное. Я сказал, что нужно два литра водки, причём нужно сейчас. И что дам телефон своей жены и напишу записку, чтобы она рассчиталась. Сергей-корпусной сказал, что телефон он знает, а там ему верят. И достал из-под короткой куртки из чёрного кожзаменителя пластиковую полуторалитровую бутылку из-под воды с водкой.
— Ну, Игорь Игоревич, так нечестно! — сказал Рыбчинский, увидев водку.
— Давайте помянем мою жену, — сказал Палыч.
Палычу — Сергею Павловичу — было пятьдесят пять лет. Полковник в отставке. Уже находясь на пенсии, он работал в военном тире, где проводил обучение военных и всех желающих стрельбе из пистолетов разных моделей. Был в своём деле профессионалом и, как потом рассказывал, мог, «качая маятник», двигаясь с места на место, попадать в цель, стреляя одновременно из двух рук.
Алла — так звали его супругу — была на три года моложе его. Вместе
Палыч в СИЗО находился уже четыре месяца. Следствие закончилось больше месяца назад. Дело было передано в суд, и уже прошли четыре судебных заседания. Палыч обвинялся в совершении преступления, которое имело все признаки самообороны. Однако при отсутствии адвоката и работе следователя, который явно старался расследовать тяжёлую для себя статью, было квалифицировано как непреднамеренное убийство, грозящее заключением от семи до пятнадцати лет в лагере строгого режима.
Палыч возвращался со своей супругой домой, когда их по дороге встретил дальний родственник Аллы, который по причине финансовых разногласий в квартирном вопросе преследовал её нецензурной бранью и угрозами.
— Уйди с дороги! — сказал Палыч.
Однако тот вытащил нож — штык-нож от автомата Калашникова. Палыч, как военный, владел приёмами рукопашного боя. И когда родственник с ножом двинулся вперёд, Палыч автоматически схватил его за запястье, сделав шаг влево, а другой рукой за локоть — и нож по инерции движения корпуса воткнулся родственнику в живот. Палыч и его супруга тут же вызвали скорую помощь. Но нападавший скончался на месте. На допросе, выслушав показания Палыча о преследовании этим покойным родственником своей жены и при отсутствии адвоката (эта статья не предполагала обязательного присутствия адвоката, и Палыч решил себя защищать сам), вместо вопроса «Защищали ли Вы себя? Или кого Вы защищали?» следователь спросил:
— Вы защищали свою жену?
— Да, — сказал Палыч.
Следователь (или адвокат, которого не было) мог задать ещё вопросы о первой подсознательной реакции при угрозе жизни или инстинкте самосохранения. Однако он ограничился в протоколе Палыча «Да», что он защищал не себя, а свою супругу.
Из этого следовало, что внимание нападавшего было направлено не на Палыча, а на его супругу, и, будучи военным и владея приёмами рукопашного боя, Палыч мог просто заломать руку или выбить нож, который воткнулся потерпевшему в живот. И поскольку своим «Да», что он защищал жену, Палыч отрицал самооборону, вместо статьи, которая не предусматривала уголовное наказание, Палычу была вменена статья «Непреднамеренное убийство» — от семи до пятнадцати лет по Уголовному кодексу.
На втором судебном заседании, увидев Палыча в клетке, его жена умерла от сердечного приступа прямо в зале суда. На следующем, как сказал Палыч, судья отклонил его ходатайство разрешить ему присутствовать на похоронах жены. А на последнем заседании его же обвинили и в смерти его супруги, и в том, что он не мог быть на похоронах: «И нечего пенять на других».
Анатолию Рыбчинскому было сорок лет. Он был, как сам говорил (а позже демонстрировал навыки своего искусства), художником, скульптором, поэтому и (как говорил) имел духовный сан, а в камере с разрешения начальника — рясу и деревянный крест. Правда, в моём присутствии, то есть в камере, рясу и крест он никогда не носил. Был в спортивных штанах, туфлях и зелёном полусвитере с длинными рукавами. Анатолий Рыбчинский сказал, что он двоюродный брат поэта и композитора Юрия Рыбчинского. И множество песен последнего — это его, Анатолия, стихи. А в Уманском парке стоят его скульптуры. Но как только он оказался в тюрьме, брат и племянник Женя — директор «Гала-радио», — как сказал Рыбчинский, сразу его забыли.