Белая полоса

Шагин Игорь Игоревич

Пока я сидел на койке и собирался с мыслями, открылась кормушка, и Иван Мирославович сказал, что приехал обед.

Иван Мирославович начал получать нержавеющие мисочки с первым и вторым, хлеб. А также дал кружки под компот. Был слышен голос пожилой женщины:

— Не нужно ли что-то принести из холодильника или что-то порезать?

Иван Мирославович попросил порезать сало, которое у него было завёрнуто в газету и которое, как он сказал, он утром взял из холодильника. Обед был вкусным — ничуть не хуже домашнего приготовления: суп, каша, хлеб и компот.

После обеда вся посуда — алюминиевые ложки и вилки и нержавеющие тарелки — была помыта (хотя это было, как объяснил Иван Мирославович, необязательно) и сдана той же пожилой женщине, которая для сбора посуды примерно

через полчаса возвращалась с тележкой. Иван Мирославович рассказал, что женщина, которая раздаёт пищу, — вольнонаёмный работник со свободы. И она же эту пищу готовит — поэтому так вкусно. А поскольку у него была открытая язва, врач лечил и прописал ему диету — и специально для него эта женщина теперь готовит по утрам гречневую кашу с молоком и другие нежирные и неострые блюда. За что он очень благодарен начальнику учреждения — полковнику Виталию Фёдоровичу Петруне, который, как сказал Иван Мирославович, предоставив такое лечение, отношение и питание, фактически спас ему жизнь. Правда, себе, как и другим, Иван Мирославович в сале и чесноке не отказывал. Сказал, что чуть-чуть можно.

День после обеда прошёл быстро — в расспросах меня о СИЗО-13 и рассказах о СИЗО СБУ. Иван Мирославович в СИЗО СБУ находился уже семь месяцев. Он знал, что девочку, которая дежурила на коридоре, зовут Валя, что она в звании прапорщика и жена одного из сотрудников СИЗО. А завтра на смене будет девочка Ира. Она тоже прапорщик и жена одного из работников СИЗО СБУ. Что невысокого прапорщика, который заносил мой матрас, зовут Женя. И что этот Женя — родственник начальника СИЗО Петруни В.Ф. Как сказал Иван Мирославович, в СИЗО СБУ работают только родственники и родственники родственников. Сам же Виталий Фёдорович — очень хороший начальник, и именно благодаря ему здесь такой порядок, питание и медицинское обслуживание. Что полковнику Петруне почти девяносто лет, тридцать из которых он возглавляет СИЗО СБУ. Что он настолько лояльный к заключённым, что у него тридцать лет никто не был в карцере. И что об этом любит говорить и сам Петруня.

А в соседней камере сидит Жора Янев — как писали газеты, лидер белоцерковской преступной группировки, которого месяц назад сюда привезли из СИЗО-13. И каждое утро во время проверки он разговаривает с офицером матом. После того, как офицер выходит из камеры, Жора каждый раз после него моет пол с горячей водой и порошком. И через дверь кричит на весь коридор:

— Мусор'a поганые!

Но Виталий Фёдорович ему только говорит:

— Жора, ругаться матом некрасиво, я Вас всё равно не посажу в карцер.

На вопросы, как там в СИЗО-13, я ограничивался ответами, что плохое питание, маленькие и душные камеры и прочее. Но было видно, что если не Иван Мирославович, то Гога уж точно предпочёл бы находиться там, а не здесь.

Потом был ужин: овсяная каша, хлеб, сладкий чай.

Ни Иван Мирославович, ни Гога не скрывали ничего о своих уголовных делах.

Гога был арестован СБУ во время попытки сбыть несколько тысяч фальшивых долларов. Ему уже было предъявлено обвинение за хранение и сбыт фальшивых денег, и его дело должно было быть скоро передано в суд. А Ивану Мирославовичу было предъявлено обвинение в контрабанде. И у него уже было несколько судебных заседаний. По существу обвинения, Иван Мирославович занимался тем, что возил из Польши кухонную мебель, кухонные уголки и другое в разобранном виде в грузовом микроавтобусе. Груз затаможивал в Польше на вымышленную, не существующую в Украине фирму. Когда автомобиль пересекал границу, его номер и перевозимый груз заносились в компьютер, а водителю выдавалась провозная ведомость, по которой он в течение трёх дней должен был доставить груз на Киевскую региональную таможню для растаможивания и уплаты пошлины и НДС. Когда автомобиль добирался до Киева, из городского пункта пропуска приезжал таможенник. Получал от Ивана Мирославовича половину суммы акциза и НДС, положенных к уплате, забирал документы, снимал с авто пломбу, возвращался на пункт пропуска и удалял из компьютера груз и номер автомобиля. Получалось, что Иван Мирославович никогда груз из Польши не завозил, а приобретал

его в Украине у той же несуществующей фирмы, печать которой у него была вырезана. Последний раз для своей сделки он заказал автомобиль побольше — десятитонный КамАЗ. Однако водитель в Киеве отказался снять таможенную пломбу. И обо всём этом узнала СБУ. Таможенник из пункта пропуска находился сейчас в соседней камере, а водитель проходил свидетелем. На протяжении всего оставшегося времени нахождения меня с ним Иван Мирославович расспрашивал моё мнение: сколько ему дадут с учётом его явки с повинной и полным сотрудничеством со следствием? А также о моих взаимоотношениях с таможней, о знакомствах с таможенниками, об известных мне схемах завоза и вывоза продукции и получения НДС. На что я отвечал, что предприятие, которым я руководил, импортом не занималось, а при экспорте получало НДС согласно «Закону об НДС», актов налоговых проверок и решений Высшего арбитражного суда.

В СИЗО СБУ отбой был в десять часов вечера. И сменивший девушку Валю дежурный переключил из коридора дневной свет в камере на ночной. Перед отбоем, нажав кнопку на стене, Иван Мирославович вызвал дежурного и попросил у него корвалол. Дал свою кружку, чтобы накапали ему пятьдесят капель. Как пояснил Иван Мирославович, тут корвалол дают без ограничений. И что корвалол способствует хорошему сну.

Я лёг спать и утром проснулся вместе со всеми. Умылся, почистил зубы. Потом был завтрак: вермишель с молоком, хлеб, чай. Затем была проверка — в камеру зашёл офицер и спросил, есть ли письменные или устные заявления и жалобы, а также желающие записаться к начальнику на приём.

Примерно через час была прогулка. Дежурный офицер спросил, кто из камеры желает гулять. На прогулку пошли я и Гога. Иван Мирославович остался в камере. Дежурная Ирина — высокая дородная девушка, прапорщица в камуфляже, с выкрашенными в красный цвет ногтями, такого же цвета помадой на губах, румянами на щеках и белыми волосами, завязанными сзади в хвостик, — открыла дверь камеры. И мы — я и Гога, — за офицером, и за нами прапорщик (дежурный смены) проследовали по лестнице с третьего на второй этаж и в боковую железную дверь, ведущую к дворикам. Прогулочные дворики СИЗО СБУ находились на втором этаже примыкавшего к основному корпусу изолятора двухэтажного здания. Восемь железных дверей двориков — по четыре с каждой стороны — находились по обеим сторонам тупикового коридора. Нас завели в ближайшую дверь направо.

Дворик был примерно три на три метра с сеткой-рабицей и решёткой над головой. Пол асфальтированный. Посредине дворика стояла из нескольких жёрдочек на бетонных тумбах крашенная в синий цвет деревянная скамейка. Стены были серые, покрытые мелкой цементной крошкой. В углу дворика была труба с чёрным козырьком большой видеокамеры. Часть дворика была накрыта от дождя шифером. С другой стороны над двориком был мостик надзирателя, по всей длине (также от дождя) накрытый навесом.

Гога во дворике был немногословен. О себе почти не рассказывал — только то, что знает, что получит семь лет. Мы подышали свежим воздухом, и нас увели в камеру.

В этот же день прапорщик Женя отвёл меня в комнату — такую же камеру, только в два раза меньше по размеру, — где снял мои отпечатки пальцев и ладоней. Я вернулся в камеру, помыл руки, и меня вывели снова. На этот раз, такой же доброжелательный и улыбающийся, как и прапорщик Женя, меня осмотрел врач в белом халате, задавая вопросы о моём самочувствии и состоянии здоровья. Я заверил врача, что со мной всё в порядке.

Потом был обед. После него Иван Мирославович с Гогой играли в шашки, а я читал имевшиеся в камере газеты.

На следующий день после утра дежурный сказал мне, что ко мне пришёл адвокат. Я вышел из камеры и встал лицом к стене. Офицер проверил мои карманы и, не обнаружив ничего запретного и недозволенного, сказал «хорошо». Впоследствии я обратил внимание, что слово «хорошо» звучало от каждого офицера и прапорщика, проводивших личный обыск или досмотр.

Я двинулся по ковровой дорожке вдоль дверей камер за офицером по коридору. Было тихо, и под ногами под ковровой дорожкой было слышно лёгкое поскрипывание паркета.