Белая полоса

Шагин Игорь Игоревич

— После чего подъехал по указанному адресу, заплатил тысячу долларов предоплаты и отвёз нас на квартиру, — продолжал Кудинов, — где нужно было поставить антенну. Когда работа была сделана, а провозились мы шесть часов, — дальше он называл меня на «Вы», — водитель позвонил Вам, и Вы приехали проверить работу тюнера. Пощёлкали каналы, посчитали программы. Оказалось, что их только шестьдесят. Больше настроить было невозможно, — сказал Кудинов. — Вы положили пульт на стеклянный столик, сказали, что только шестьдесят, и ушли.

— Но я не собирался недоплачивать вам пятьсот долларов, — сказал я. — Скорее всего, водитель их присвоил себе по причине недостачи на тюнере сорока каналов из ста рекламируемых.

— Можно сказать, что мы виноваты сами, но там больше настроить

было нельзя, — сказал Кудинов. — Я сразу подумал, что это всё водитель. Но как связаться с Вами, я не знал. А вообще я знаю Вас… тебя, — поправился Кудинов, — с хорошей стороны. — Я парашютист, — сказал он. — И прыгаю на Чайке (аэродром под Киевом). А Вы… ты там летал на самолётах и спонсировал сборную Украины по пилотажу. Об этом говорили все, и говорили о тебе с хорошей стороны. А когда тебя посадили, все стали говорить по-разному: кто хорошо, кто плохо.

— А ты что тут делаешь? — спросил я Кудинова. Мне было не менее удивительно видеть его рядом со мной.

Хотя, чем больше я находился в тюрьме, тем меньше меня всё удивляло. Перед самым переводом меня из СИЗО-13 в СИЗО СБУ дежурный принёс мне в камеру записку. Это была именно записка, а не малява, то есть не запечатанный в целлофан в несколько раз сложенный тетрадный лист, 1/2 или 1/4 его, а стандартный, сложенный пополам. Письмо начиналось со слов: «Уважаемый Игорь Игоревич!» И далее — по тексту: мол, пишет Вам Ваш сотрудник рядом через дверь с Вами с осуждёнки. Что он работал у меня на предприятии «Топ-Сервис Большевик Пак» оператором лакировочно-литографической линии «Крупп» по лакировке и литографии жести. Получал хорошую зарплату (400 долларов), параллельно учился в институте на втором курсе. И что как-то получил от меня замечание за то, что в цеху на работе читал книжку. Но это был учебник — он готовился к экзаменам. Он написал в письме, кто взял его на работу, что входило в его обязанности и все тонкости производства, — не было никакого сомнения, что это действительно мой сотрудник. И что он очень благодарен мне. А дальше он написал, что он сирота, что у него, никого нету, кроме сестры, которая сейчас сидит на лагере. И что он сам был дважды судим. После того, как последний раз освободился, устроился на работу в «Топ-Сервис Большевик-Пак» и пошёл учиться в институт. Но через два года его старый знакомый просто-напросто упомянул в показаниях его фамилию. И этого было достаточно, чтобы ему дали семь лет. «Вы не подумайте, Игорь Игоревич, что мне что-то от Вас нужно. Вы и так для меня много сделали. Но мне не к кому обратиться. И если у Вас есть полотенце, пара кусков мыла, пара паст и щётка, передайте мне, пожалуйста. Это мне на лагерь…», — написал он.

Кудинов сказал, что в СИЗО СБУ его закрыли месяц назад. Что они с товарищами на радиорынке открыли магазин (точнее — ларёк) радиозапчастей и осуществляли туда поставки. Радиодетали в основном покупали на радиорынке в Москве и возили в Киев ручной кладью, поездом.

В этот раз в командировку отправили его. Ему нужно было привезти из Москвы магнетроны. Это такие лампы-триоды, частично в магнитной оболочке-катушке. Они используются в радиолокационных станциях для обстрела целей направленным потоком СВЧ-излучения, а также для снятия отражённого сигнала локатором.

Именно такие магнетроны стоят в РЛС «Кольчуга», в продаже которых в Ирак после плёнок Мельниченко обвиняют Кучму.

— В Москве я купил эти магнетроны очень дёшево, — продолжал Кудинов. — Так как у них вышел срок годности. За десять процентов от стоимости: они стоят полторы тысячи долларов, а я купил двадцать штук по сто пятьдесят. И вёз поездом в Киев. На радиорынок.

— Кто же их покупает? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Кудинов. — Но спросом пользуются.

Как рассказал Кудинов, в поезде Москва — Киев он заплатил проводнице за перегруз, поскольку каждый магнетрон весил 5 кг и был упакован в пенопластовую коробку. И в сумках их поставил на полку в купе. Поезд ночью прошёл таможню, и в купе никто не заходил. Он дал проводнице 100 гривен, чтобы не тащить магнетроны через вокзал, а забрать машиной в депо. Но когда приехал забирать, там уже

были сотрудники СБУ, которые сказали ему написать объяснительную, где он взял магнетроны, — и их конфисковали.

Кудинов начал писать жалобы в прокуратуру, чтобы ему вернули магнетроны. И против него возбудили уголовное дело о контрабанде. Его вызвали в СБУ, где угрожали статьёй «Торговля и ввоз в Украину запрещённых видов оружия», ибо магнетроны — часть военных радиолокационных систем «Кольчуга». Он написал, что он этого не знал, что он их из Москвы вёз поездом на радиорынок, и с перепугу признал свою вину в контрабанде. Но, как ему сказал адвокат, которого ему наняли его друзья и который его один раз посещал, контрабанда — это скрытый от таможни провоз грузов. А он их в купе на полке вёз открыто. И изъяли у него их не потому, что это военное оружие, а чтобы СБУ списало себе деньги из бюджета, так как они на развитие получают треть от стоимости контрабандного товара, а каждый магнетрон эксперт оценил в 1500 долларов.

— Но адвокат сказал, — продолжал Кудинов, — что, поскольку я признал свою вину, мне могут дать срок. Хотя я гражданин России и следователь не мог меня допрашивать на украинском языке. А адвокату я тоже что-то не очень доверяю. Он говорит, что будем бороться в суде.

— У меня есть план, — сказал я Кудинову. — Я выступлю твоим адвокатом, за зарплату суммы моей задолженности — 500 долларов.

Кудинов внимательно выслушал меня. Я сказал ему, что он сегодня же должен написать заявление в Генеральную прокуратуру о том, что он — гражданин РФ — не понимает украинского языка. Точнее, плохо понимает. А его допрашивали на украинском. Если у него следователь не возьмёт показания на русском, а в деле будет такое заявление, то суд не возьмёт дело к рассмотрению, а сразу вернёт тому же следователю на доследование.

— А так как следователю это не надо, через несколько дней после того, как ты напишешь заявление, он придёт и допросит тебя на русском. Ты всё напишешь как есть, и это не будет отличаться от твоих первых показаний, которые написаны следователем на украинском. Когда он спросит тебя, признаёшь ли ты вину или нет, ты скажешь «нет». Когда он спросит тебя, признавал ты раньше вину или нет, ты скажешь «нет». Когда он покажет тебе твой первый протокол допроса, ты напишешь, что признавал, но не вину, а то, что совершил «умысни» действия. Потому что украинское слово «умысни» перевёл как «уместные» (честно и открыто вёз товар через границу). А не «умысни» — «умышленные», как тебе потом объяснили сокамерники. А потом уже следователь пускай твоё дело передаёт в суд. А адвокат тебя защищает. А ты стой на своём.

На следующий день меня посетила следователь МВД по экономическим делам, с тем чтобы допросить по экономическому делу, возбуждённому не против меня, как пояснила мне следователь, а по факту хищения из бюджета НДС предприятием, которым я руководил. Поскольку я и мой адвокат в попытке допросить в качестве свидетеля увидели действия, направленные на лишение меня права на защиту (свидетель предупреждается об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний, а подозреваемый имеет право отказаться от дачи показаний и не несёт ответственности за дачу ложных показаний), я отказался давать показания.

— Вот пускай предъявляют обвинение, — сказал мне Владимир Тимофеевич, когда следователь ушла и мы остались в кабинете вдвоём, — тогда можно давать показания. Им сейчас не показания нужно брать, а думать, как уголовное дело (первое) пропихивать через суд.

Владимир Тимофеевич ушёл, а через пару дней меня посетили оперативные работники МВД, точнее — отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Что конкретно они от меня хотели, было неясно, ибо один всё время злобно повторял: «Да хватит с ним говорить!», а второй — по-доброму: «Вам нужно сейчас думать, Игорь Игоревич, как не получить ПЖ». И я попросил, чтобы меня увели в камеру. А ещё через день меня посетили представители МВД из отдела по борьбе с организованной преступностью. Я попросил их представиться — один назвался полковником Фурманом. Другой — полковником Корейбой. Не расслышав, записывая на листе бумаги, я переспросил: «Корейка?»