Белая змея
Шрифт:
Попав на рынок, Йеннеф приободрился. У него уже не осталось почти никаких чувств, кроме презрения — к себе и другим.
Он знал, кто такая Ках — о да, прошлое научило его, миллион лет назад, в горной хижине под снегом. И однажды Ках пришла, пробившись сквозь толпу на рынке рабов — черная, как ее вороны, со стройным телом под газовым платьем, с серебряным браслетом и ожерельями из белой кости.
Ках переговорила с продавцом и привела Йеннефа в дом на холме. Собственно, Ках была любовницей высшего жреца, которая могла заставить его делать то, что
Сейчас Пандав видела, что с рассудком ланнца не все в порядке. Это было не буйное помешательство, а тихое, сдержанное. Может быть, когда-нибудь оно отступит. Но его причина крылась глубже и дальше, чем рабство на пиратском корабле.
Лучше отправить его рано утром, пока не взошло солнце над праздником Ках. Он сумеет подкупить стражу у ворот, а печать Эруда предотвратит все возражения. Она не могла дать Йеннефу скакуна, но, имея деньги, он, несомненно, сам обзаведется им. Пандав поверила в то, что он сказал о ланнском королевском доме. Регер выглядел так же по-королевски. Она могла бы предположить, что ланнец и Лидиец — родственники, но Регер родился от связи девушки-ведьмы и странника в теснине искайских гор.
Писец неторопливо писал бумагу на имя Эруда. По закону женщина не могла ничего сделать, но писец, увидев двойную оплату, повел дело так, будто Эруд сам незримо стоял перед ним. Когда все завершилось, Пандав отослала ланнца в одну из гостевых комнат, выходящую во двор с алтарем. Еще одно нелепое проявление благотворительности, как и то, что она купила его и отпустила на свободу. Но это казалось неважным, равно как реакция Эруда на эту новость, которую ему сообщат прямо с порога. Ей с трудом удастся подавить его бешенство, лишь дав ему возможность убедиться в законности записи.
Возвращение Эруда, который придет завтра за полночь, пьяный и ослабевший от храмовых таинств, включающих кровавые жертвы и плотскую оргию, казалось таким далеким, будто его следовало ждать через десяток дней.
Она приказала слугам в доме позаботиться об удобствах Йеннефа. Утром, в нужный час, придет мальчик, чтобы разбудить и выставить его.
Пандав прошла в свои покои, чтобы посмотреть, как укладывают Теис. Красный мяч солнца почти закатился за холм, его горячее сияние падало на девочку, хихикающую в постели, пока нянька рассказывала ей сказки и щекотала ее. Появление Пандав смутило их обеих, и она задержалась в комнате лишь на минуту.
После захода солнца она вышла на веранду на крыше дома. Священное безмолвие опустилось на город, и она слышала, как в саду у подножия холма запела ночная птица. Появились звезды. Вечер был чудесным. Черная женщина стояла посреди неба на крыше дома жреца, тоскуя о том, что забыла или никогда не знала, пока не повеяло ночным бризом. Тогда она упрекнула себя и пошла обратно в дом.
Сквозь верхнее окно неожиданно сверкнула звезда, поднимавшаяся до полуночи, и разбудила Пандав, коснувшись ее лучом
Она немедленно ощутила чье-то присутствие в покоях и замерла, представив себе змей. Но затем она поняла, что это не физическое присутствие. Ничего такого, что можно увидеть или услышать. Однако она отчетливо, как если бы голос заговорил у нее в голове, восприняла фразу: «Соверши приношение Ках ».
«Кто говорит это мне?» — воспротивилась она.
В этот миг она проснулась по-настоящему и ощутила серьезность того, что ей сказали. В покоях царили безмятежность, тишина и пустота, нарушаемые лишь сухим стрекотом сверчка, живущего под очагом.
Внезапно Пандав встала и набросила накидку. Только ее. Босая, она покинула спальню и вышла в коридор.
В воздухе за окном повис звездный свет. Ступени в конце коридора вели во двор с алтарем.
На домашнем жертвеннике Ках, свежевычищенном и натертом благовониями, в честь праздника пылала плошка с маслом. Дремотно подрагивая, пламя освещало неоформленный камень, изображающий богиню, лишенный лица и даже грудей, однако увенчанный короной из цветов.
Внутренним зрением Пандав видела себя — танцовщицу в венке. Она видела Лидийца, увенчанного после победы в бою.
Хотя она уже не спала — по крайней мере, отчасти, — в ее голову вторгся еще один вопрос, которого она даже не поняла: «Ты хочешь, чтобы вернулась слава твоего героя?» И, подобно ответу на непонятый вопрос: «Только его жизни».
Из двора, открытого небесам, звездный свет сквозь дверной проем лился в комнату для гостей. Ланнец лежал один, неподвижно, но она знала, что он не спит. Его тоже кое-чему учили. Приняв за грабителя или иного вредителя, он мог убить ее голыми руками.
— Тише, — шепнула она, позволяя ему узнать свой голос. Затем она услышала, как он негромко рассмеялся.
— В этот раз из теней ко мне выходит истинная Ках, — проговорил он.
Как во сне, она преклонила перед ним колени. Все казалось видением. Когда он приблизился к ней, ее тонкие руки обвились вокруг его шеи.
Их губы и тела встретились, познавая некий безымянный порыв, подобный влечению в Застис.
Он стал для нее не только Регером и Саардсинмеей, но и всем тем, о чем она тосковала. Он превратился не просто в молодого человека, но в ее собственную молодость, мужское отражение ее плоти.
Его руки шарили по ее коже, груди, бедрам, словно он хотел изучить ее одними прикосновениями, не имея возможности видеть. Когда он овладел ею, его сила сжигала, словно сердце огня. Всегда хранившая молчание в желании или любви, она знала, что обязана закричать. Это не имело значения — в доме подумают, что он с какой-нибудь девушкой…
Ее гнал ритм танца жизни, она не помнила себя. Она не знала его имени и забыла, что ее зовут Пандав.
Ее лоно трепетало, подобно нераскрывшемуся цветку из венка богини (черной Ках с глазами Анакир) — бутон разворачивался в венчик и желал наполниться.