Бельгийская новелла
Шрифт:
На поле боя ангел оставил одно свое крылышко, наполовину ощипанное, а дьявол — свой раздвоенный хвост, обычную пеньковую веревку, вывалянную в саже.
На следующее утро никто из троих участников маскарада не пришел к Гертруде поведать о своих подвигах. Ламбер до самого рассвета пытался оправиться от потрясения в окрестных кабаках. У Эжида и Ванзеля случилось разлитие желчи. Все трое дружно кляли Гертруду и грозились, что никогда в жизни не простят ей обиду. К прелестнице, покинутой обожателями, пришел один лишь Жоан, мудрый недоверчивый Жоан со скептической усмешкой
И нашел, что печальная, озабоченная утратой ухажеров Гертруда и впрямь очень мила.
«Пожалуй, у меня с Гертрудой может выйти кое-что серьезное, — подумал он. — Только надо сделать так, чтобы и она сгорала от любви. Тогда и цвет лица у нее будет лучше, и сердце смягчится».
Теща дьявола
У нас в деревнях любят пригожих девушек-хохотушек. Но если девушка много себе позволяет, ее перестают уважать. Так случилось и с красоткой Катриной де Можимон. Эта ветреная прелестница на каждом встречном-поперечном пробовала свои чары. Позволяла целовать себя в укромном уголке, за плетнем. И на танцах то и дело дарила кавалерам свои носовые платочки, а такое и вовсе не к лицу серьезной девушке. В те времена подобный поступок, пусть и невинный, считался вольностью, которая может далеко завести.
Мать Катрин очень тревожилась из-за легкомысленного поведения дочери.
— Отдам тебя за первого, кто посватается, хоть за самого дьявола, — пообещала она ей как-то в сердцах.
Ах, как опасны такие обещания! Пожалуй, в иных случаях мать вела себя безрассудней, чем дочь, а уж ей-то, зрелой женщине, не пристало бы терять голову.
Немного погодя в деревне поселился незнакомец весьма благородной наружности. Руки у него были тонкие и белые, как у горожанина, и многие видели, как он прогуливается, читая маленькие книжечки в темных, тисненных золотом переплетах.
Однако, отрываясь от своего томика, он времени даром не терял. Свежее личико Катрин, ее ладная фигурка и смелый, живой взгляд быстро привлекли его внимание.
Несколько дней он ухаживал за ней в высшей степени учтиво и почтительно и произвел на Катрин сильнейшее впечатление. Вообще-то ухажеры с ней не больно церемонились — быть может, по ее же вине, — а тут такая деликатность. Катрин прямо растаяла от такой деликатности.
— Наконец-то я влюбилась по-настоящему, — торжественно призналась она матери. — И мне кажется, он тоже меня любит.
— Что у вас с ним было? — заволновалась мать.
— В том-то и дело, что ничего. Но вы бы слышали, как он со мной говорит! Так нежно! То с лилией меня сравнит то с розой.
— Сразу видно, что нездешний. А то бы давно тебя раскусил. Но ты уж постарайся не упустить его. На других-то не глазей!
— Не беспокойтесь, матушка. Да мне теперь никто не нужен, кроме него. А какие у него глаза! Какой светится огонек!..
Появление благородного незнакомца прервало их разговор, а он попросил руки Катрин, да так галантно, так изысканно, в старомодной манере, что, будь Катрин
Мать Катрин готова была разом покончить с делом, но ради приличия объявила, что подумает до завтрашнего дня. Само собой разумеется, предложение было принято. Молодые обвенчались в церкви, правда не без приключений. Сначала священник вообще отказался их венчать — у жениха не оказалось свидетельства о крещении. Но незнакомец представил взамен письменные свидетельства, из которых явствовало, что в Монмеди, где он родился, все приходские книги сгорели во время пожара, когда город брали войска Людовика XIV.
Во время службы у жениха вдруг окостенела нога и он не смог преклонить колен, во всем остальном он был на высоте, если не считать того, что сильнейший приступ кашля помешал ему еще и причаститься. Эти недомогания как-то не вязались с его цветущим видом. Кстати, возраст жениха определить было крайне трудно. Обворожительный мужчина в самом расцвете сил, но мудр по-стариковски и романтичен, как юноша.
Семейная жизнь молодых поначалу складывалась счастливо. Муж не знал, как угодить молодой жене. Дом у Катрин был в чистоте и порядке, хотя никто не видел, чтобы молодая занималась уборкой или стирала белье.
Однако через какое-то время Катрин погрустнела, она уже не пела, как прежде, с утра до вечера. Все реже и реже появлялась она на деревенской улице, жила теперь за закрытой дверью. А потом из дома понеслась ругань на всю округу, ссоры день ото дня становились все яростнее, сменяясь периодами мертвой тишины. Хорошо еще, что вился дымок над шиферной крышей, а то и не поймешь, живет кто в доме или нет. Потом снова разражался скандал.
Мать Катрин с ума сходила от беспокойства.
Однажды Катрин удалось на часок вырваться из дома, и она прибежала к матери вся в синяках — злобный муж отдубасил ее палкой.
— Матушка, что мне делать? Похоже, я и впрямь вышла замуж за дьявола! Помните, вы грозились? Он ведь был первым, кто ко мне посватался. Вот видите, в какую беду я попала по вашей милости. Теперь уж помогите мне, а то совсем пропаду.
— Не горюй, — сказала ей мать. — Мы выведем его на чистую воду. Да и выдворить сумеем. Слушай, что я тебе скажу: пойдешь вечером в спальню, захвати с собой святой воды. Перекрестись и побрызгай потихоньку своего бесноватого мужа. Но заранее поплотней затвори ставни и постарайся закупорить все дыры и щели, только замочную скважину не трогай. Остальное я беру на себя.
Никогда еще Катрин не выполняла так прилежно указания матери. А муж у нее и точно был дьявол — первая же капля святой воды зашипела на нем, точно масло на сковородке, и он взвыл как оглашенный.
Спасаясь, дьявол юркнул в замочную скважину. Но теща приставила к ней бутылку и, поймав в нее лукавого, быстро закупорила горлышко пробкой.
А потом привесила бутылку на дерево, неподалеку от дома, на людном перекрестке, чтобы все знали, как она рассчиталась за несчастья дочери. Узнав о случившемся, многие специально приходили посмеяться над злополучным дьяволом, дразнили его, показывали язык и делали нос.