Шрифт:
Белка
Кто-то сказал в стороне два слова. Я подумал, это мне кажется так, слух мой сам дополнил к шелесту умирающей природы два бодрые человеческие слова.
Или, может быть, чокнула неугомонная белка?
М.Пришвин, «Гон».
I
Некогда в средней полосе, на широком тракте, по которому сновали туда-сюда повозки самого разного размера и типа,
Поселение представляло собой несколько разрозненных клочков, в каждом из которых проживало некоторое количество людишек. Все поголовно пили горькую, ничего не умели делать и этим очень гордились. Тракт разрывал Поселение аккурат пополам, так что жители часто по пьяной лавочке гибли под колесами, гусеницами и копытами. Работали люди кто где – одни торговали чем подвернётся, другие воровали что плохо лежит, третьи просто мошенничали. Находились и те, которые занимались честными, приличными делами, как правило, впрочем, никому не нужными.
Руководил этим беспокойным хозяйством, как и полагается, Глава Поселения, Егор Тимофеевич Пахотнюк, человек простой, суровый и туповатый. Если по ошибке его фамилию писали «Похотнюк», он мягко поправлял:
– Через «а». Как «пах».
Егор Тимофеевич держался всегда солидно, с достоинством, однако имел проблемы с русским языком и часто допускал непростительные оговорки, а также не умел контролировать свою мимику. За это его не любили фотографы, поскольку он неизменно выходил на снимках либо со зверским оскалом, либо с глупой, бессмысленной ухмылкой, а то и хуже того, с выражением полного непонимания текущего момента. Причем Егор Тимофеевич имел такое необычное строение лица, что его гримасы абсолютно не поддавались ретуши. Поэтому на всех изображениях Пахотнюка использовали одну и ту же голову, скопированную со старого, ещё институтского, снимка, где он совершенно случайно получился серьёзным, сосредоточенным и исполненным необычайного внутреннего света, каким осеняется обычно лицо покойника. Для правдоподобия этой голове подрисовывали морщинки, белили виски, и выходило вполне благообразное личико - правда, весьма далекое от оригинала.
Глава Поселения был не дурак выпить, зачастую приходил домой нетрезв, пытался командовать женой и дочерью, кричал, если его не слушали, а потом, видя тщетность своих попыток, успокаивался и засыпал на диване прямо в одежде и ботинках.
Про дочь надо рассказать особо. Было ей в то время что-то около восемнадцати, но она уже отличалась живым и пытливым умом, со своими, правда, подвыподвертами. Звали её Марианна, но она упорно требовала обращения «Галя», поскольку обожала бульонные кубики «Галина Бланка». Вероятно, по той же причине Галя выкрасила волосы в ярко-жёлтый цвет, чем заставила отца выйти из себя и на неделю сорвать голос. Впрочем, в дочери Егора Тимофеевича раздражало почти всё. Особенно те компании, в которых Галя проводила свободное время. И, поскольку стояло лето, то есть пора каникул, когда у дочки всё время было свободным, Егор Тимофеевич постоянно носил с собой валидол. Впрочем, были и такие вещи, которыми он как отец гордился. Галя не курила и не пила, что для Поселения являлось случаем уникальным.
Вообще окружающую молодёжь Пахотнюк не любил, не понимал и не скрывал этого. Он не понимал, как можно пить пиво на улице, втыкать
Он старался не общаться с ними нигде кроме как на официальных празднествах, где молодежь подбиралась целенаправленно, тщательно. Их внешний вид не должен был вызывать у Главы никаких отрицательных эмоций, а речи отличались пылким патриотизмом и жертвенностью. Егор Тимофеевич никогда не думал о том, что после окончания мероприятия эти молодые люди, как и все остальные, пойдут пить пиво, слушать громкую музыку и кадрить девушек. Он избегал близкого знакомства с ними. Впрочем, скоро жизнь повернулась так, что Пахотнюку это не удалось.
II
Как-то приятным и тёплым июньским утром Галя проснулась в своей уютной светлой спаленке и почувствовала, что пребывает в чудесном романтическом настроении. Непременно нужно было заняться чем-нибудь возвышенным и одухотворенным, но Галя не знала, чем. Она раскрыла балдахин, села на постели прямо в ночной рубашке и принялась оглядывать комнату. С куклами играть не хотелось, в волшебном фонаре она давно просмотрела все картинки, и даже свежекупленный заводной ёжик успел наскучить. И тут взгляд Гали упал на изрядно запылившийся кожаный блокнотик, в который она записывала свои мысли, наблюдения и кулинарные рецепты.
– А что, если мне поупражняться в поэтическом ремесле? – сказала она вслух. – Быть может, я открою в себе склонность к сему благородному занятию?
Эта мысль воодушевила её. Галя быстренько сбегала умыться, открыла гардероб и переоделась в изящное прогулочное платье с причудливой вышивкой по краю подола, изображавшей различные сцены из «Илиады». Она накинула на плечи пелеринку, надела ярко-желтый чепец с лентами, сунула в свой ридикюль блокнотик и направилась к выходу.
Здесь её ожидало препятствие в лице отца, загромоздившего коридор своим пьяным спящим телом.
– Ах, папенька! – в сердцах выговорила Галя. – Вы ужасно невоздержанны в выпивке! Как можете вы, будучи Главой сего уважаемого Поселения, возлежать на холодном полу в столь неподобающей позе?
Егор Тимофеевич никак не отреагировал на слова дочери, продолжая мирно посапывать и испуская страшный перегар.
Галя попыталась перешагнуть через него, но юбка с кринолинами серьёзно мешала в этом мероприятии, так что ей пришлось позвать дворового мужика, с которым вместе они кое-как переместили тяжелую тушу Пахотнюка на диван в гостиной.
– Благодарю, Антон Михеич, - отдышавшись, сказала Галя.
– Одной бы мне нипочём не справиться.
– Дык шо ж, конечно ж, мы завсегда, если кого туды-сюды, - добродушно отшутился Михеич, теребя бороду. – Однако ж, Марьяна Егоровна, не поможете ли копеечкой на опохмел? Шибко голова гудит после вчерашнего.
– У меня нет с собой… Спросите у дворецкого, скажите, барышня велели.
– Оно конечно, - согласился Михеич.
– Спросить-то мы завсегда… Токмо он-ить, дворецкий-то, дрыхнет ещё с перепою, а мне мочи уж нет терпеть…
– Ну, тогда у маменьки, - растерянно промолвила Галя, романтический настрой которой постепенно сходил на нет.
– Маменька ваша с кучером поехали на крюшон к мадам Задрючской, и скоро ожидать её никак не можно.
– Тогда… возьмите, пожалуй, у папеньки в кармане ключи от несгораемого шкапа, там у него тридцатилитровая бутыль с чистым гишпанским спиртом. Только всю, ради Христа, не пейте, и ключи назад тихонько верните, а то папенька сильно осерчает.
– Благодарствую, барышня, ваша доброта мне как бальзам на душу… - и Михеич, потерев в предвкушении руки, полез шарить у барина по карманам.