«Белое дело». Генерал Корнилов
Шрифт:
Речь Корнилова (ее написал М. Филонепко и «правил» В. Завойко) выгодно отличалась от речи Керенского краткостью и прямолинейностью, хотя по тактическим соображениям он, конечно, не выразил того, что в действительности думал. Совершенно четко, однако, им было заявлено, что основной причиной «развала» в армии (да и во всей стране) он считает «законодательные меры», проведенные после «переворота» (т. е. после Февральской революции). Корнилов открыто угрожал неизбежными новыми поражениями, прежде всего на побережье Рижского залива, где возможная сдача Риги могла открыть немцам путь на Петроград. Поразительный пассаж для Верховного главнокомандующего! Но он становится понятным, если иметь в виду, что для Корнилова теперь главным врагом был не «враг внешний», а «враг внутренний». Угрожая падением Риги, он
То, чего в силу своего высокого официального положения не мог сказать Корнилов, досказал донской атаман генерал А. Каледин. Он прямо потребовал упразднения Советов и комитетов (кроме разве самых низовых, которые должны быть превращены в хозяйственно-бытовые органы), удаления политики из армии и т. д. И также прямо высказал сомнение в способности существовавшей власти — Временного правительства — провести эти меры в жизнь. Их, как он сказал, могла осуществить только «твердая власть, находящаяся в опытных и умелых руках лиц, не связанных узкопартийными групповыми интересами, свободных от необходимости после каждого шага оглядываться па всевозможные комитеты и Советы...».
Ес ли перечитать всю обширную стенограмму Государственного совещания, то нетрудно увидеть, что, может быть, за небольшим исключением почти все выступления сводились к требованию установления порядка через «твердую власть». Таков был «голос» той «земли», которая собралась по зову Временного правительство ва в Большом театре. Но стенограмма в то же время обнаруживает и определенный водораздел между самими носителями этой идеи.
Одни еще считали возможным идти к «порядку», к «твердой власти», действуя при поддержке «общественных сил», «общественных организаций». Так, выступивший на Государственном совещании лидер меньшевиков И. Церетели говорил: «Нельзя купить порядка ценой потери веры парода в силы народные, силы демократии. Если бы вы создали такой порядок в стране, это был бы порядок не живого борющегося государства, а это был бы порядок кладбища, похороны судеб России. Это было бы потерей всей России». В общем, наверное, точный, правильный прогноз. Но прокорниловский лагерь требовал «отсечения» общественных организаций (прежде всего Советов) от власти или низведения их до бессильных придатков к ней. Как сказал Каледин, «расхищению государственной власти центральными и местными комитетами и Советами должен быть немедленно и резко поставлен предел».
В этой новой структуре вряд ли нашлось бы место и самому Керенскому, вся политика которого строилась на политической дозировке, балансировании между правым и левым (правосоциалистическим) флангами. Не желая рвать ни с тем, ни с другим, Керенский оказывался как бы в центре, в промежутке, надсадно взывая к единству и сплочению всех и вся. Он призывал к единению тех, кто был разделен ненавистью. И если «левых» (меньшевиков и эсеров) эти призывы устраивали, то у правых (корниловцев) они все больше вызывали раздражение. В их представлении «линия Керенского» была потаканием «самочинным организациям», которые якобы и являлись ответственными за «развал».
В дни Государственного совещания правая газета «Утро России» откровенно указывала источник, откуда, по ее мнению, должна прийти настоящая «твердая власть». «Нужна сильная власть, твердая, незыблемая... она должна начаться с армии и распространиться на всю страну... Кто другой так мучительно сейчас нужен для дела, для работы на спасение гибнущей армии и с ней вместе родины, как не военные народные герои, украшенные белыми крестами...»
Сознавали ли меньшевистско-эсеровские вожди, претендовавшие на руководство «революционной демократией», к какому политическому повороту может привести
такая точка зрения, поддержанная явным большинством Государственного совещания? Как опытные политики, они не могли этого не понимать. Да и правые, в том числе кадетские, газеты не считали нужным скрывать подлинный смысл этого поворота, призывали перейти от методов терапии в «лечении общества» к «хирургической операции». Но лидеры Советов слишком уверовали в политику соглашения всех «живых сил России», слишком боялись нарушить ее дальнейшими революционными преобразованиями, чтобы стать преградой этому грозному повороту.
« Кале дни,— писал В. И. Ленин,—издевался над меньшевиками и эсерами, которые вынуждены были молчать. Им плюнул казачий генерал в физиономию, а они утерлись и сказали: „божья роса!“» 25.
Когда 15 августа Керенский произнес свою заключительную речь, еще более цветистую, но такую же пустую, как и при открытии совещания, раздались аплодисменты, слышались крики: «Да здравствует революция! Ура! Да здравствует Керенский!» Однако все это было не более чем выражением официальных, казенных чувств. Трезвым политикам, делающим политику ие в парадных залах, а за кулисами, при закрытых дверях, было ясно: Государственное совещание, задуманное Керенским как мера сплочения и единения вокруг правительства, напротив, обнаружило углубляющийся общественный раскол. Оно к тому же показало крепнущую силу правого лагеря и нерешительность, половинчатость позиции соглашателей, поддерживающих Керенского, но явно не желающих «ожесточать» правых. Все прочнее складывалась убежденность: Керенский теряет престиж, шансы Корнилова растут.
Корнилов, но-видимому, так и понял. Во время Государственного совещания в своем поезде, стоявшем на Александровском вокзале, он вел конфиденциальные переговоры с рядом лиц, па которых мог рассчитывать в дальнейшем. Здесь побывали такие люди, как генерал М. Алексеев, промышленно-финансовые воротилы А. Путилов п А. Вышнеградский, кадетский лидер П. Милю-.ков, черносотенец В. Пуришкевич и др. О чем шла речь? В разговоре с Алексеевым Корнилов будто бы предложил ему встать во главе «движения», как создателю «Союза офицеров» — сердцевины заговора. Если дело обстояло действительно так, то почти наверняка Корнилов рассчитывал получить от Алексеева отрицательный ответ: по преклонным годам, по личным качествам и по своему положению (он находился в отставке) Алексеев никак не годился на роль диктатора. И Алексеев действительно отказался.
Беседа с «деловыми людьми» — Путиловым и Вышнеградским — носила «меркантильный» характер: Корни
лов просил денег на затеваемый им переворот. «Надо собрать офицеров, юнкеров,— говорил он.— Нужны деньги, чтобы разместить людей перед выступлением, кормить». Деньги были твердо обещаны. Побывал в поезде Корнилова и «сам» Милюков. Позднее он признал, что уже тогда ему стало ясно, что «момент открытого конфликта с правительством Керенского представлялся в уме Корнилова совершенно определившимся вплоть до заранее намеченной даты 27 августа». Корнилов, по словам Милюкова, просил политической поддержки со стороны кадетов, но Милюков якобы предупредил Корнилова против выступления «насильственного и кровавого характера». Есть, однако, данные о том, что Милюков пе был вполне искренним. Еще перед Государственным совещанием на заседании ЦК кадетов Милюков говорил, что в назревающем конфликте между военным командованием и правительством нужно взять сторону военных. Он не исключал, правда, и «двуумвирата» (Керенский + Корнилов), но более склонялся к мысли, что лучшим вариантом будет власть без Керенского. Вполне можно допустить, что во время встречи с Корниловым в дни Государственного совещания Милюков обещал ему поддержку.
Можно предположить, что именно после Государственного совещания, по возвращении в Ставку, Корнилов принял важнейшее решение: начать прямую борьбу за диктаторство, в жертву которой могли быть принесены не только ненавистные ему большевики, лидеры «самочинных организаций», но при определенных обстоятельствах и «виляющий» Керенский. К сожалению, трудно документально подтвердить это решение, но оно становится вполне осязаемым в таком важном эпизоде, как предпринятое Ставкой форсирование переброски и сосредоточения воинских частей в пунктах, напрямую ведущих к Петрограду.