«Белое дело». Генерал Корнилов
Шрифт:
Консервативная западная пресса развязала откровенно контрреволюционную кампанию. По сообщениям эсеровской газеты «Дело народа», в Англии, Франции и Италии правая печать неоднократно писала то о «здоровом монархическом чувстве крестьянской массы», то о некоей «верной гвардии», то о «консервативном инстинкте казаков», то о «патриотизме действующей армии», которые должны положить предел «зарвавшейся революции» .
Симпатии официальных кругов союзников были, конечно, на стороне Корнилова. Английское правительство приняло решение особой нотой рекомендовать Керенскому прийти к соглашению с Корниловым, но каких-либо практических шагов предпринято не было. В Ставке, однако, существовала полная уверенность, что при успехе переворота союзники будут на его стороне.
28 августа в Ставке
Заручившись поддержкой большинства «старших генералов», Корнилов дал новый телеграфно-пропагандистский залп, обнародовав обращения и воззвания к казакам, к армии и к народу. В воззвании к казакам объявлялось, что Корнилов не подчиняется приказу Временного правительства и «идет против него и против тех безответственных советников его, которые продают родину». Это находилось в полном соответствии с «объявлением» Корнилова, написанным днем раньше, в котором он клеймил Временное правительство как агентуру германского Гепштаба. Но в воззваниях к армии и к народу содержалось почто такое, что у всякого мало-мальски способного мыслить критически по меньшей мере могло вызвать недоумение. В них Корнилов, снимая с себя обвинепие в контрреволюционных замыслах, приглашал Временное правительство в Ставку, чтобы здесь совместно с ним «выработать и образовать» новый состав правительства, которое привело бы «народ русский к лучшему будущему». Таким образом, Корнилов выражал готовность вести переговоры с теми, кого он сам объявил... германской агентурой! Это уже свидетельствовало о неразберихе, а то и панике, царивших в Ставке. Сделав решительный шаг по пути разрыва с Временным правительством, Корнилов, видимо, испытывал какие-то колебания, неуверенность, в отдельные моменты словно бы порывался снова ухватиться за правительственное колесо. Объяснялось это, скорее всего, тем, что в Могилеве плохо знали о том, что в это время происходило в Петрограде.
Город затих. Ждали Корнилова; одни с надеждой, другие е ужасом. Наводили панику слухи о вступлении в Пе троград какой-то «Дикой» дивизии, состоящей из горских головорезов. Керенский вспоминал, что был момент, когда он практически остался в единственном числе, поскольку создалась такая атмосфера, когда многие полагали «более благоразумным быть подальше от гиб лых мест». 28 и первая половина 29 августа стали, но его словам, временем «наибольших колебаний, наибольших сомнений в силе противников Корнилова, наибольшей нервности в среде самой демократии». Вплоть до 29 и даже 30 августа на Керенского шел сильный нажим с целью склонить его к уступкам Корнилову или даже оставить свой пост. Кадетский лидер П. Милюков и срочно вызванный из Смоленска бывший Главковерх генерал М. Алексеев прибыли в Зимний и настойчиво предлагали Керенскому свое посредничество. На одном из заседаний правительства министр юстиции А. Зарудпый призывал сделать все возможное, чтобы ие допустить столкновения с корниловскими войсками. Выход из положения некоторые министры готовы были видеть в замене Керенского генералом Алексеевым. Но ничего этого в Ставке пе знали.
Тут ожидали, что правительственные войска гю приказу Керенского и лидеров ВЦИК вот-вот двинутся на Могилев. В связи с этим Корнилов 28 августа приказал объявить Могилев и десятиверстиую зону вокруг него на осадном положении. Листовки с приказом, подписанные Корниловым и комендантом Могилева полковником Самариным-Квашниным, были расклеены по всему городу. В силу этого приказа Могилевский Совет рабочих и солдатских депутатов официально должен был прекратить свою деятельность, однако члены Совета работу пе свернули.
Гарнизон Могилева, состоявший из трехбатальоиного Корниловского ударного полка (командир — капитан Меженцев), пяти сотен Текинского конного полка (командир — полковник Кюгельхен) и Георгиевского батальона (командир — полковник Тимановский), был приведен в боевую готовность26. Корнилов устроил смотр Могилевским воинским частям. Их вывели на небольшую площадь перед губернаторским дворцом, в котором располагалась Ставка, построили без интервалов. Обойдя фронт, Корнилов приказал окружить его вплотную, а ему принести стул. Вставая на него, оступился и чуть ие упал.
129
5 Г. 3. Иоффе
В стоявшей рядом группе офицеров кто-то довольно громко сказал: «Плохой знак». Корнилов был неважным оратором: речь его была быстрой, отрывистой. В ней он, в сущности, повторил то, что содержалось в его, написанных Завойко, «объявлениях» и обращениях. Говорил о бессилии правительства, доведшего страну до гибели своим соглашательством с «агентами немцев», о провокации Керенского и, несмотря на это, о своей готовности ликвидировать конфликт путем переговоров с Керенским и другими министрами здесь, в Ставке. «Я — сын казака-крестьянина,— почти кричал Корнилов,— не иду против народа, а стою на страже его благополучия. Кто верит мне, тот пусть идет за мной». Текинцы и корниловцы кричали «ура!»; георгиевцы, уже подвергшиеся революционизированию, встретили речь молчанием. Раздосадованный, недовольный Корнилов ушел во дворец.
В тот же день была направлена телеграмма на Дон в Новочеркасск с предложением донскому атаману А. Каледину открыто поддержать Корнилова. Специального курьера на автомашине направили в Киев. Оп вез приказ Корнилова генералу А. Драгомирову, предписывавший ему взять власть в городе в свои руки. Курьер, однако, не добрался до Киева: был арестован по дороге. Главнокомандующему Западным фронтом генералу Балуеву было приказано занять конными частями Оршу и Витебск, чтобы блокировать возможную переброску войск с фронта на помощь Временному правительству.
Все эти телеграммы, обращения и приказы Корнилова дали Керенскому и Временному правительству полное основание публично квалифицировать его действия как восстание против «законной» власти и «измену родине». Днем 28 августа Керенский приказал железнодорожному начальству на фронте и в тылу «никаких распоряжений бывшего Верховного главнокомандующего Корнилова, изменившего родине, открыто восставшего против Временного правительства, не исполнять». Тогда Ставка за подписью Корнилова обнародовала телеграмму, не уступавшую своей категоричностью телеграммам Керенского. «Изменники,— на всю страну заявил Корнилов,— не среди нас, а там, в Петрограде, где за немецкие деньги, при преступном попустительстве власти, продавалась и продается Россия». Корнилов еще раз грозно предупредил, что за всякое неподчинение себе будет «карать беспощадно».
–
Содержание телеграмм, которыми 27 и особенно 28 августа, как выпадами шпаг, обменивались Керенский и Корнилов, не. наш взгляд, полностью раскрывает политический замысел Корнилова. Вопреки утверждениям его многочисленных сторонников (сразу после мятежа и спустя много лет), согласно которым Корнилов «шел» только против большевиков и «Смольного» (штаб-квартира Советов), но отнюдь не против «Зимнего» («штаб» Временного правительства), документы показывают, что конечный замысел Корнилова сводился к «ликвидации» не только «Смольного», но и «Зимнего», т. е. вообще режима керенщины. Меньшевистско-эсеровский «Смольный» был составной частью этого режима, и с «уничтожением» «Смольного», естественно, прекращал свое существование и он сам. Впрочем, Корнилов прямо подтвердил это, когда в своих показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства признал: «Я решил выступить открыто и, произведя давление на Временное правительство, заставить его: 1) исключить из его состава тех министров, которые, по имеющимся у меня сведениям, были явными предателями родины, и 2) перестроиться так, чтобы стране была гарантирована сильная и твердая власть. Для оказания давления на правительство я решил воспользоваться 3-м конным корпусом генерала Крымова, которому и приказал продолжать сосредоточение к Петрограду».