«Белое дело». Генерал Корнилов
Шрифт:
По-видимому, письмо М. Алексеева Милюкову, врученное Кокошкияу или Головину, не осталось без последствий. В финансовых и промышленных кругах Петрограда и Москвы по инициативе «Совещания общественных деятелей», в котором кадетские лид,еры играли не послед-шою роль, шел сбор средств для поддержки и обустройства вчерашних и будущих корниловских офицеров, для заблаговременной переброски их по фальшивым документам на Дон. Вообще, в первой половине октября вполне могло сложиться впечатление, что шок от провала корниловского путча постепенно начал проходить. Правая пресса все решительнее разворачивала кампанию за реабилитацию Корнилова; на втором «Совещании общественных деятелей» о нем вновь заговорили как о «спасителе России». Все настойчивее говорили, что в России теперь есть лишь две партии: «партия развала», возглавляемая Керенским, и «партия порядка» во главе с Корниловым. «Алексеевская организация» активизировала свою деятельность, хотя, надо признать, слишком большого отклика
Надо сказать, что «прижимистость» новых «Мининых» частично объяснялась и вполне конкретной прозаической причиной: не обошлось без мошенничества. В банки и к известным богачам являлись какие-то личности и, предъявляя записки «известных деятелей» или даже самого Корнилова, требовали немалых сумм «на тайную корниловскую организацию». Лишний штрих для характеристики моральной атмосферы в стане контрреволюции накануне Октября... Тем не менее работа шла и некоторые деньги притекали. К концу октября Корнилову в Быхов доставили около 40 тыс. руб. на «удовлетворение важнейших нужд». По воспоминаниям тех, кто в эти дни был тесно связан с Алексеевым, имелось два варианта действий на случай острой кризисной ситуации. Первый — вмешаться в момент нового выступления большевиков, подавить его и «предъявить Временному правительству категорические требования к изменению своей политики». Это, как мы помним, было как раз то, о чем писал Ф. Дан. Но такой вариант, по всем данным, представлялся наименее вероятным. Значительно более перспективным представлялся другой вариант. Он учитывал реальпую возможность успеха большевистского восстания и падения Временного правительства. На этот случай Алексеев «договорился с атаманом Калединым о переброске своей организации на Дон, чтобы оттуда продолжить борьбу».
Несомненно, в Быхове об этом знали. Есть прямые свидетельства о том, что Корнилов так же, как и генерал Алексеев, согласовал с Калединым «сбор сил для борьбы» «на крайний случай» на Дону. «Прорабатывались», однако, и другие варианты. Иногда Корнилов говорил, что он думает об уходе в Туркестан или в Сибирь, которые тоже могут стать базами борьбы с побеждающим большевизмом. Не исключено, что в этом сказывалась известная неприязнь, существовавшая между Корниловым и Алексеевым.
Нельзя сказать, что Каледин воспринял «договоренности» с Алексеевым и Корниловым с энтузиазмом. Его положение было сложным. В момент корниловщины Временное правительство обвинило его в причастности к мятежу. Было отдано распоряжение об отрешении Каледина от атаманской должности, ему приказано было явиться в Могилев для дачи показаний Чрезвычайной следственной комиссии. Войсковой круг, однако, «не выдал» атамана, выразил ему доверие и заявил о его непричастности к мятежу. Так как корниловский путч был ликвидирован, Временному правительству и Керенскому политически целесообразно было «погасить», «замять» дело. Было объявлено, что конфликт с Калединым явился следствием «недоразумения».
Однако отношения Каледина с Временным правительством оставались натянутыми, и его контакты с опальным Корниловым и другими «быховцами» могли лишь еще больше обострить их. С другой стороны, появление «быховских узников» па Дону также должно было осложнить положение Каледина: казачьи низы и возвращавшиеся домой фронтовики восприняли бы это как откровенный контрреволюционный вызов. Каледин видел быстро прогрессирующий социальный раскол на Дону: обострилась борьба между казаками и иногородними; в среде самого казачества углубился раскол: приходившие с фронта казачьи полки были в значительной степени революционизированы и даже болыневизированы.
Обо всем этом Каледин сообщал Корнилову в Быхов, но там это воспринималось без особого доверия. Не хотели верить, что и казачество подверглось «разложению»; подозревали, что Каледин под давлением склонной к «самостийности» казачьей верхушки осторожничает, выжидает. Совет «Союза казачьих войск», находившийся в Петрограде и взаимодействовавший с «алексеевской организацией», склонен был ориентировать Быхов в том же духе. И здесь, в Быхове, разрабатывали и передавали генералу II. Духонину в Ставку дислокацию казачьих частей для занятия в надлежащий момент важнейших железнодорожных узлов, ведущих на юг, в том числе и па Дои. Здесь эти части должны были стать заслоном па пути хлынувших в тыл войск в момент ожидавшегося развала фронта. С помощью этих заслонов предполагали осуществить необходимые селекцию и фильтрацию для создания «устойчивого войскового элемента» и последующей переброски его на юг.
Вообще «быховские арестанты» оказывали значительное воздействие на Могилевскую Ставку и лично па генерала Духонина, по свидетельству многих знавших его не отличавшегося независимостью и решительностью характера, в большей мере склонного предаваться развитию событий. Генерал Лукомский вспоминал: «Я писал генералу Духонину и генерал-квартирмейстеру Ставки генералу Дитерихсу, что надо ожидать падения Временного правительства и надо быть готовыми к тому, что к власти придут большевики». Исходя из этого, Лукомский рекомендовал подтянуть к Могилеву хотя бы несколько надежных частей, чтобы не оказаться совершенно беззащитными, а затем под их прикрытием перебраться, например, в Киев. Духонин положительно воспринимал указания «быховцев». В Быхове даже шутили: в Могилеве — Ставка, а у нас тут — «подСтавка».
Промедление смерти подобно
Уже в начале октября ожидание нового революционного выступления рабочих и солдат, руководимого большевиками, стало почти всеобщим: народ требовал радикальных перемен, но уже не верил, что их можно добиться в рамках существовавшего режима. В такой ситуации для правительства тактически целесообразным было бы перехватить инициативу и нанести упреждающий удар. Керенский в эти дни говорил, что возблагодарил бы бога, если бы «большевики наконец выступили»; в этом случае июль бы не повторился: на сей раз большевики были бы разбиты наголову. Мысль о провокации совершенно серьезно обсуждалась на заседаниях правительства. Министры кадет II. Кишкин, «беспартийный» М. Терещенко и другие доказывали, что тактика «ожидания событий» теперь вредна, что надо пойти на то, чтобы вызвать боль-п шевиков па «преждевременное выступлением и ггодавить его. Раздавались, правда, и другие голоса, предупреждавшие, что провокация может обернуться бумерангом, который ударит по правительству, поскольку сил для разгрома революционных масс может и не оказаться. Министр труда меньшевик К. Гвоздев, между прочим, указывал и на то, что большевистским выступлением может воспользоваться «правое офицерство», выступающее за монархическую реставрацию. Министр торговли и промышленности С. Прокопович пессимистически констатировал: «Маразм в нас, ибо мы не можем создать власть в стране. Пока силы не будет, ничего сделать нельзя».
И тем не менее подготовка к столкновению с большевиками шла. Ключевым моментом этой подготовки стал вопрос о выводе большей части Петроградского гарнизона на фронт. Вопрос этот не был новым. В соответствии с соглашением Временного правительства и Петроградского Совета сразу же после свержения монархии революционный гарнизон столицы не должен был выводиться из Петрограда. Когда весной 1917 г. военному министру Гучкову и командующему Петроградским военным округом Корнилову не удалось «прибрать» гарнизон «к рукам», попытки избавиться от революционных войск стали осуществляться под прикрытием то необходимости «разгрузки и эвакуации» Петрограда, то «стратегических соображений» его обороны. Корнилов, уже ставший Главковерхом, как мы помним, планировал «включение» частей Петроградского гарнизона в формируемую им Особую петроградскую армию, что давало возможность их оперативных перебросок.
В конце сентября германский флот начал боевые операции по захвату Моонзундского архипелага. Несколько островов в первых числах октября были захвачены. И вновь возник вопрос о войсках Петроградского гарнизона как о подкреплениях, необходимых Северному фронту для обороны столицы.
Надо сказать, что в солдатских массах фронта это находило известный отклик: усталые, измученные фронтовики требовали смены и хмуро смотрели на «привилегированный» Петроградский гарнизон. В то же время политически более развитые солдаты сознавали значение пребывания революционного гарнизона в Питере. Но действительно ли части Петроградского гарнизона были столь необходимы на Северном фронте? Главнокомандующий фронтом генерал В. Черемисов в секретной телеграмме военному министру сообщал, что он, опасаясь революционизирующего влияния петроградских солдат, отнюдь не стремился заполучить их. «Инициатива присылки войск Петроградского гарнизона на фронт,— указывал он,— исходила от вас, а не от меня...» В основе решения правительства вывести Петроградский гарнизон па фронт лежали не столько стратегические, сколько политические расчеты. Правительство, по-видимому, полагало, что сумеет наверняка забить шар в одну из двух луз. Если приказ о выводе части гарнизона удастся провести, большевистский Петроградский Совет лишится вооруженной опоры, а это сразу усилит позиции правительства. Если ню выполнению приказа будет оказано сопротивление, можно рассчитывать на рост недовольства фронтовых частей и пошатнуть авторитет Петроградского Совета.
Однако этот расчет не учитывал всех возможных последствий. Он, в частности, ставил в довольно трудное положение меньшевистско-эсеровское руководство ВЦИК и меньшевистскую и эсеровскую фракции Петроградского Совета. Пытаясь найти из него выход, меньшевики и эсеры 9 октября предложили создать при Петросовете «Комитет революционной обороны», который должен был взять вопрос о выводе частей столичного гарнизона на фронт под свой контроль, выясняя, диктуется ли он действительно стратегическими соображениями или имеет под собой какие-то политические расчеты. Предлагался, таким образом, орган, с одной стороны, лояльный правительству, а с другой — демонстрирующий заботу об интересах революционного гарнизона. Меньшевики и эсеры связывали с этим расчеты на примирение в явно приближающемся конфликте.