Белое дело в России. 1920–122 гг.
Шрифт:
Однако было бы неправомерно видеть в решении Эрдели «капитуляцию» перед вчерашними врагами. Передача власти горским съездам вполне вписывалась в рамки «смены курса» южнорусского Белого движения и «санитарного кордона» Антанты. Эрдели считал, что новообразованная республика станет «буфером между Грузией и большевиками», позволит продолжить борьбу с советской властью, или «если не перейдет к активным действиям, то, во всяком случае, задержит наступление красных и даст возможность выиграть время». «Нам надо, – отмечал в своем донесении в Ставку Главкома ВСЮР полковник Ден, – ценою хотя бы некоторых уступок войти в соглашение с горцами для совместного отпора большевикам…, а с другой стороны, заключить прочное соглашение с Грузией, окончательно перетянув ее на противобольшевистскую сторону, способствуя естественному союзу ее с Арменией, против несомненной угрозы ее векового врага Турции… соглашение же с Азербайджаном будет легче достигнуть после заключения соглашения с Грузией» [165] . Это подтверждалось и в распоряжении «наместника Кавказа»: «От имени Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России я… призываю горские народы, казаков и иногороднее население Северного Кавказа проникнуться сознанием общности их интересов и, объединившись, всемерно бороться против надвигающейся анархии, общими силами защитить родной край от насильственного вторжения в него враждебных сил, самим строить свою жизнь по заветам и правилам веры отцов и дедов и полюбовно разрешить все политические вопросы, как того требуют жизненные интересы всех народностей Северного Кавказа».
165
ГА
Что касается действующей на Северном Кавказе администрации ВСЮР, то им предлагалось «передать состоящие в их ведении дела правительству Союза Горцев Северного Кавказа по мере образования последним соответствующих органов власти». Эрдели планировал создать Совет горцев Северного Кавказа при Главноначальствующем, в который вошли бы выборные представители от каждого народа. В свою очередь, руководивший действиями антиденикинских повстанцев «Комитет обороны Республики Горских народов Северного Кавказа» выдвигал условие «нейтралитета» в отношениях с Добрармией – признание «полной независимости» республики, переселение терских станиц Сунженской линии и образование Ингушского, Чеченского, Кумыкского «кантонов» (Северный Кавказ предполагалось сделать «второй Швейцарией») [166] .
166
ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 250. Лл. 15–16; Ф. 5827. Оп.1. Д. 165. Лл. 1–3; Ф. 5881. Оп.1. Д. 719. Л. 74, 111–112; Русское дело. Омск, № 11, 18 октября 1919 г.
По мнению терского атамана Вдовенко, распоряжение Эрдели не принесло ожидаемого результата. В условиях стремительного наступления РККА и столь же быстрого отступления ВСЮР горские съезды просто не успевали собраться, и в конечном счете власть была передана не Союзу Горцев, а городскому самоуправлению Владикавказа, некоторое время спустя замененному Владикавказским ревкомом (Совет горцев заявил о признании Горской республики частью РСФСР). Аналогичным образом по решению Правителя Кабарды князя Бековича-Черкасского полнота власти, после ухода белых войск из Нальчика, была передана городскому голове. Большая часть отступивших в Грузию войск и беженцев (около 7 тысяч человек) была размещена в г. Поти и его окрестностях, а затем эвакуирована в Крым. Выехавшие же в Грузию Правители Дагестана, Ингушетии, Осетии и Кабарды (Халилов, Мальсагов, Хабаев и князь Бекович-Черкасский) были арестованы «за измену своим народам» и сотрудничество с Главным Командованием ВСЮР (но позднее освобождены) [167] .
167
ГА РФ. Ф. 5827. Оп. 1. Д. 165. Л. 2; Ф. 5881. Оп. 1. Д. 534. Л 34; Д. 719. Лл. 157, 163; Ф. 5911. Оп.1. Д. 1 г.
Решения в области национальной и внешней политики оказались первыми и последними официальными действиями Южнорусского правительства. Жизнеспособность его оказалась небольшой. После окончательного крушения белого фронта на Кубани и эвакуации южнорусской власти из Новороссийска в Крым, 17 марта 1920 г. в Феодосии Деникин подписал один из своих последних приказов. Вследствие «сокращения территории», занимаемой ВСЮР, Главком «признал необходимым… упростить организацию гражданского управления». Совет министров был упразднен, и вместо него министр финансов Бернацкий получил распоряжение «организовать упрощенное и сокращенное численно деловое учреждение, ведающее делами общегосударственными и руководством местных органов» (в политическом обиходе его стали называть «деловой кабинет», или «кабинет Бернацкого»).
Этот последний шаг Деникина в области «гражданского управления», как правило, оценивается лишь в контексте его действий в условиях «развала фронта и тыла» как проявление «политического тупика». На самом деле одновременно с роспуском Южнорусского правительства Деникин подтверждал в этом приказе два принципиально важных момента. Во-первых, напомнил о незыблемости политических позиций, озвученных 16 января (тем самым показывая, что не собирается отрекаться от лозунгов «широкой автономии», «законосовещательного представительного учреждения» и передачи «земли крестьянам и трудовому казачеству»). Во-вторых, отдельным пунктом в приказе говорилось о «преобразовании местной власти Крыма» с «привлечением к участию в ней избранных представителей местной области». Показательно, что Симферопольская городская дума приняла участие в избрании делегатов в Законодательную Комиссию, выдвинув двух гласных и утвердив «наказ» Комиссии, основанный на принципе «единая, демократическая Россия» [168] . В этом видна готовность Деникина к созданию «представительного фундамента» белой власти, образуемой на основе выборных структур. Данная позиция не противоречила его более позднему утверждению, что «только военная диктатура (или, как было принято утверждать на белом Юге, «национальная диктатура». – В.Ц.) … могла с надеждой на успех бороться против диктатуры коммунистической партии…», а «рассредоточение и ослабление верховной власти внесет огромные трудности в дело борьбы и строительства в будущем» [169] . Эта, очевидно «левая», политика стала своеобразным «политическим завещанием» новому Главкому ВСЮР генералу Врангелю, осуществлявшему данный лозунг на практике по формуле «Левая политика – правыми руками» на основе земской реформы. По мнению самого Мельникова, решение о ликвидации правительства было принято Деникиным неожиданно, во многом под влиянием той обстановки, в которой и сам Главком, и его министры оказались в Крыму. Еще накануне эвакуации, в Новороссийске, Деникин «решительно заявлял», что правительство должно продолжать работу и после оставления Кубани, а министры, прибывшие в Крым, надеялись на поддержку со стороны местного земско-городского самоуправления. Позднее, в эмиграции, Мельников отмечал «трагическое одиночество» генерала Деникина. «Прогрессивно настроенный, бывший в интеллектуальном и моральном отношении неизмеримо выше своего окружения, всей создавшейся обстановкой А. И. Деникин вынужден был опираться на людей, проникнутых узкими интересами класса. Все его руководящие указания наталкивались на упорное сопротивление среды, не воспринявшей их духа и их вопиющей необходимости» [170] .
168
ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 747. Л. 89 об.; Организация власти на Юге России. Указ. соч., с. 250–251; П. Б. Городское самоуправление в Крыму в 1919 и 1920 гг. // Местное самоуправление. Вып. 1. Прага, 1925 г., с. 268–269.
169
Мельгунов С. П. Н. В. Чайковский в годы гражданской войны. Указ. соч., с. 200–201.
170
Крымский вестник. Симферополь, № 58, 12 марта 1920 г.; Раковский Г. Н. Указ. соч., с. 268–269; Мельников Н. М. О генерале Деникине. Поправка к статье Е. Ковалева о рейде генерала Мамонтова // Родимый Край, № 29. Париж, 1960, с. 30.
Но в Крыму действовал достаточно жесткий режим военного управления, поддерживаемый переехавшим сюда из Одессы Главноначальствующим Новороссийской Области генерал-лейтенантом Н. Н. Шиллингом и командиром 3-го армейского корпуса ВСЮР генерал-майором Я. А. Слащовым (в отсутствие Шиллинга Слащов был вр. и. о. Главноначальствующего). В основе действий военных лежал все тот же принцип «Положения о полевом управлении войск», ярко выраженный фразой Слащова «никогда не позволю тылу диктовать фронту». Эта позиция проявилась, например, в отношении к расстрелу по вторичному приговору военно-полевого суда 14 арестованных членов подпольного Севастопольского ревкома. Подсудимые были дважды осуждены за одно и то же преступление судами одного уровня (военно-полевыми), без права обжалования приговора. Такое нарушение юридических норм вызвало со стороны премьера Мельникова и министра внутренних дел Зеелера протест, категорически отклоненный Слащовым, получившим в этом поддержку и от Шиллинга, скептически оценивавшего полномочия новых «министров» [171] . Очевидно, что военные условия требовали «прочности тыла», пусть даже и ценой жестких мер, но Южнорусское правительство, провозгласившее восстановление законности и «демократическую» программу, не могло согласиться с подобными действиями военных. Мельников считал, что «если компетенция военной и гражданской власти не будет строго разграничена, то правительству делать нечего». В свою очередь, было очевидно, что крымский генералитет не намерен считаться с прибывшими из Кубани «демократами» («Я не юрист, но поступок генерала Слащова, ввиду исключительных обстоятельств и серьезности обстановки, нахожу правильным», – гласил ответ Шиллинга на запрос Зеелера). Формально полномочия правительства стали пересекаться с полномочиями военной власти после того, как приказом № 159 от 14 марта 1920 г. Шиллинг объявил «весь Крым на военном положении» и, следовательно, сосредоточил у себя всю военную и гражданскую власть, игнорируя Южнорусское правительство.
171
Краснов В. М. Указ. соч., с. 162–163; Раковский Г. Н. Указ. соч., с. 271; ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 747. Лл. 77–77 об., 86–87 об., 89; Вечернее время, № 46, 14 марта 1920 г.
Следуя указаниям Главкома, правительство начало переговоры с представителями крымского самоуправления, сторонниками «разделения военной и гражданской власти». В этой обстановке и был получен приказ Деникина о расформировании правительства. Выехавшие из Севастополя в Феодосию министры встретились с Бернацким. Он предложил Мельникову и Чайковскому остаться в «деловом кабинете» на должностях министра юстиции и министра иностранных дел соответственно (при этом Чайковскому предлагалось вернуться в Париж), но получил отказ. Разочарованные решением Деникина, министры вышли в отставку, правда, заверив Бернацкого на последней встрече (20 марта) в готовности снова войти в «правительство из общественных деятелей» с «демократической программой, отвечающей нуждам населения». Вариант «делового кабинета» – «канцелярии при Главнокомандующем» – не устраивал уже никого.
Ограниченность территории и «военная катастрофа» были, по мнению Мельникова, главными причинами неудач. Но он верил, что его правительство «смогло бы справиться с своей задачей…, существовало бы при занятии (вторичном освобождении от большевистской власти. – В.Ц.) Ставропольской, Воронежской, Харьковской губерний, где… могло бы развернуться и легко бы осуществило свою демократическую программу» [172] . Многие считали, что Главком нарушил условия им же самим одобренной «Конституции Юга России», отправляя правительство в отставку единоличным решением. Не случайно приехавший в Крым Чайковский прямо называл действия Деникина «переворотом» [173] . Но еще до этого раньше феодосийского «переворота» на путь разрыва отношений с Главным Командованием встала радикальная часть депутатов Верховного Круга. На состоявшемся 22 февраля частном Совещании председатель Круга Тимошенко заявлял о бесперспективности дальнейшего сотрудничества с Деникиным: «Не видно просвета, по которому можно было бы судить, что мы на пути к выздоровлению, к строительству новой свободной жизни на новых началах». Его заместитель, полковник Гнилорыбов, жаловался на отсутствие среди населения какой-либо информации о решениях Круга, о тех переменах в политическом курсе, которые были сделаны в конце января 1920 г. [174] .
172
Там же, с. 277–278.
173
Там же, с. 277.
174
Трагедия казачества. Указ. соч., с. 277.
Но новое правительство, в условиях кризиса на фронте и в тылу, не имело возможностей приступить к деловой работе (7 февраля состоялось первое заседание правительства в Екатеринодаре, а дела Особого Совещания новые министры приняли только 21–22 февраля). Декларация Южнорусского правительства была принята за день до возобновления работы Круга, который, не дожидаясь созыва Законодательной Комиссии, рассчитывал взять на себя полномочия законодательной власти [175] . Опубликованная в прессе «Декларация» была довольно пространной, но в целом содержала все основные положения «смены курса». Кредо власти выражалось в «восстановлении русской государственности через Учредительное Собрание на началах всенародного представительства и ответственности власти». Земельный вопрос следовало разрешить, сохраняя «в полной неприкосновенности» «мелкую земельную собственность», а остальная земля, «чья бы она ни была, превышающая определенную норму, немедленно и в полном объеме» должна была «поступить в распределение между нуждающимися». В рабочем вопросе предполагалась правительственная поддержка профсоюзов и кооперативов, а «городское и земское самоуправления будут установлены на началах всеобщего голосования». При краткости заявлений о «защите религии», «развитии новых культурных и образовательных учреждений» почти половина декларации была посвящена внешней политике и национально-государственному устройству. Признавалось «преемство» в отношениях с «великими западными демократиями и с великой Заатлантической Республикой, спаянной с Россией общей борьбой за истинную свободу и справедливость». Подчеркивалась важность «славянского единения» с Польшей и Сербией. Безусловно решенным считался вопрос о «признании фактического существования Правительств Окраин, ведущих борьбу с большевиками». А взаимоотношения России с Окраинными правительствами предполагалось построить «путем договора Общерусского Правительства с Окраинными Правительствами, причем допускается посредничество Союзных Держав» (то есть полностью повторялись указания Мак-Киндера, заявления Верховного Круга и самого Главкома). Помимо декларативных заявлений считалось также возможным «учреждение при Правительстве Юга России центрального органа по закавказским делам», что, несомненно, усиливало бы коалиционный характер правительства [176] .
175
Мельгунов С. П. Указ. соч., с. 204.
176
Свободная Речь. Новороссийск, № 289, 1 марта 1920 г.; ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 719. Л. 30.
Гораздо конкретнее выразился о «смене курса» Чайковский: «Правительство полно веры в неизбежное торжество среднего политического течения, выраженного в трех словах: Народоправство, Земля – народу и Федерация». Интересно, что еще летом 1919 г. в частном письме бывшему члену Директории генералу Болдыреву он так обосновывал основы политического устройства Белого дела: «При настоящих условиях гражданской войны возможна только одна форма власти: только власть военного командования рядом с более или менее обособленным и самостоятельным гражданским управлением, состоящим из людей, пользующихся доверием населения, обслуживающим военную власть всеми тыловыми и военными функциями так, чтобы военная власть могла всецело посвящать себя операционным задачам и не вмешиваться в гражданское управление». Военная власть становится «единственной реальной силой, которая провозглашает демократическое государство и Учредительное Собрание», и это позволяет признать даже временные ограничения свобод, если таковые продиктованы необходимостью военных успехов (письмо от 14 июля 1919 г.). Военная диктатура и общественность должны не противостоять, а сотрудничать [177] .
177
Крымский вестник. Симферополь, № 58, 12 марта 1920 г.; Болдырев В. Г. Указ. соч., с. 544–545.