Белое пятно
Шрифт:
Ребята поднялись.
– Кто такие будете?
– Полицаи, - за обоих ответил Павло, твердо глядя этому человеку в переносицу.
– Допустим на минутку... А откуда?
– Ну, из Скального же! Мы ведь говорили!
– как с моста в воду, бросился в разговор Петро.
– Сколько же можно талдычить!
– Из Скального?
– нагнулся чуть ли не к самым их лицам мужчина, и в голосе его послышалась скрытая угроза.
– И вы в этом уверены? Очень, очень хорошо...
Вот именно вас, голубчики, мне и не хватает... Пан Митрофан, там у меня бричка возле ворот. Вывести!
Петро втянул голову в плечи и закусил губу. А Павло заметно побледнел...
Когда их уже подталкивали, дергая за одежду, к двери, Митрофан как-то обмяк и облегченно-радостно сказал:
– Ну вот... я так и думал... Не иначе, думаю, как парашютисты.
А Терентий Грушка громко, с глуповато горделивой глубокомысленностью добавил:
– Яснее ведь ясного. Сразу же было видно.
Их повели по тускло освещенному коридору. Полицаи, бродившие там, торопливо, испуганно уступали хлопцам дорогу, прижимаясь к стенам. А потом долго смотрели вслед с нескрываемым испугом и удивлением.
И в мертвой тишине как-то болезненно отдавались эхом шаги и раскатывался басовитый грудной голос того, в галифе:
– Пан Митрофан! Все, что у них отобрали, тоже отправить со мной.
На дворе была уже ночь. Синяя-синяя августовская ночь. В небе, казалось Петру, как-то особенно мерцали синевато-зеленым пламенем звезды. В воздухе густо пахло укропом и неуловимо-тонко яблоками. Где-то впереди квакали лягушки. И, кажется, всходила или только лишь готовилась всходить луна... И... елки зеленые! Какие все они - и краски, и звуки, и запахи земные были в эту минуту милые сердцу, до боли родные и... недосягаемо далекие! Нет, не верится, не хочется верить, чтобы все это он видел, слышал и ощущал в последний раз!
В центре школьного двора, неясно темная, стояла бричка, запряженная парой серых высоких коней. Вожжи держал, сидя на козлах, ездовой с автоматом на шее и брылем на голове.
Их оружие этот, в галифе, приказал положить в передок, в ноги ездовому. Хлопцев со связанными назад руками усадили на заднее сиденье, спинами к лошадям.
Неизвестный расположился рядом с ездовым, но лицом к хлопцам. Усевшись поудобнее, широко расставив ноги, достал из глубоких карманов галифе по пистолету, ткнул этими пистолетами хлопцев в спины, будто примеряясь, и сказал:
– Вот теперь уже можно и трогаться.
– А помощь не понадобится?
– заглядывая снизу в лицо незнакомцу, спросил Митрофан.
– Не понадобится, - как-то насмешливо кинул тот.
– Дело, можно сказать, привычное. Да и недалеко здесь...
Сначала к пану Бухману в жандармерию заглянем...
Тронулись!
Однако произошла задержка.
– Стой!
– вдруг неожиданно вскрикнул Павло.
– А документы?
– Какие такие документы?!
– искренне возмутился тот, в галифе, и ткнул Павла пистолетом в затылок.
– Не шевелись, понял? У меня, ежели что, разговор короткий...
– Да наши же документы!
– будто не услышав этого предостережения, продолжал Павло.
– Они у него, у этого папа Митрофана!
– А, верно, - охотно подтвердил Митрофан.
– Совсем выпало
Он достал отобранные еще вчера у хлопцев удостоверения и аккуратненько уложил их сам в левый карман кителя неизвестного, поскольку руки у того были заняты пистолетами.
Наконец тронулись. Кони рывком вынесли бричку на улицу, колеса загрохотали по мостовой.
– Счастливо!..
– с явным опозданием крикнул вслед Митрофан.
Его пожелание утонуло в грохоте колес.
КАПИТАН САПОЖНИКОВ
...Новобайрацкий староста Макогон был на особом счету не только у районного коменданта, с которым работал и дружил, но и у самого шефа жандармского поста герра Бухмана. В полиции же от начальника Коропа, его заместителя Митрофана и до самого последнего полицая Макогона боялись, прислушивались к каждому его слову и выполняли каждый его приказ. Хотя про себя, иногда, как говорится, плакались "в подушку". Потому что пан староста не брезговал перед герром жандармом приписывать себе многие из их полицейских заслуг...
Потому-то и не удивительно, что печальная весть о двух советских парашютистах, задержанных и выданных немецким жандармам старостой Макогоном, распространилась уже на следующий день. Сначала в Новых Байраках, а потом и дальше, из села в село, видоизменяясь н обрастая новыми подробностями.
И хотя позднее говорили и другое, будто эти "парашютисты" были просто беглыми полицаями, проверить этого, конечно, никто не мог. Мысль о такой проверке не приходила в голову даже самому Митрофану. С него достаточно было и того, что Макогон однажды между прочим обронил при нем: на очной ставке все выяснилось, и эти полицаи остались в Скальном. Но никто, конечно, этого объяснения не слыхал и проверить не мог. И слух о парашютистах расходился все шире и шире...
Правда, произошло это уже потом, позднее...
Покамест же серые кони вынеслись со школьного двора на мостовую, и мы поехали вдоль темной широкой улицы вниз, к центру села.
– Сворачивай влево!
– приказал Макогон.
Я с большим трудом сдерживал сытых, разгоряченных лошадей, сворачивая в темный узенький переулок.
Грохот стих, мостовая осталась позади. Позванивали мелодично лишь втулки колес да глухо молотили копытами пыльную дорогу серые. По сторонам белели хаты"
возвышались черные ажурные кроны акаций.
– Влево!
– приказывает Макогон.
Параллельно мостовой пролегала широкая, с накатанной колеей улица. Однако и по ней едем недолго.
– Круто направо!
Такая же широкая немощеная улица. Белые стены и темные окна хат. Кусты. Дорога идет на подъем. Сытые кони легко мчат тяжелую бричку. В свете низкой луны стелется за нами вдоль улицы призрачный хвост пыли.
Кое-где во дворах еще хлопочут люди. Срываются иногда голоса, звякает ведерная ручка, стукают двери. Появление этой подводы на улице, вероятно, ни у кого не вызывает удивления. И потому, что еще не так поздно, и потому, что серые лошади Макогона здесь всем хорошо известны. Тут не то что присматриваться да интересоваться, тут старайся лучше, чтобы сам, не дай бог, на глаза не попался...