Бельский: Опричник
Шрифт:
— Мне сообщили, что именно вы, пан оружничий, спасли жизнь законному наследнику престола московского, так ли это?
— Да. Я хорошо знал устремления Бориса Годунова и предвидел его коварство, а мне в духовной царь Иван Васильевич заповедовал опекать сына своего, вот я, свято исполняя царскую волю, продолжаю его опекать.
— Похвально. Верность и честь не могут не быть похвальными. Еще мне говорили, что вы готовите добрую встречу в законно принадлежащей ему державе и что снабжаете его казной, а в имении князя Вишневецкого даже выдали жалованье шляхтичам, желающим идти в поход на Москву?
— Да, я это сделал. У меня достаточно средств для поддержки царевича. Кроме жалованья шляхтичам, принятым по моему списку, я еще возьму на себя содержание отряда наемников до тысячи человек. И все равно, одной моей казны для подготовки похода маловато.
Пауза. Сигизмунд сделал вид, будто прикидывает в уме, на какую сумму ему раскошелиться, и вот его слово:
— Я тоже внесу достойный вклад. Четыре тысячи флоринов с доходов Самборских.
Более чем хитро. Вроде бы раскошелился изрядно, на самом же деле одним махом разрубил тугой узел тяжбы с должником Мнишеком. Все равно с него ничего не возьмешь, а списать на поход — выгодно: прослыв щедрым, не потратить из казны ни одного злотого, одновременно спасти от суда Сандомирского воеводу, о котором печется уважаемый и очень полезный при дворе кардинал.
Бельский великим усилием воли сдержал ухмылку. Ему предстояло вызволить Корелу, дразнить поэтому Сигизмунда он не имел никакого права. Он продумал убедительные фразы, играя на слове «низовские», какими именовали себя казаки, подписавшие письмо Дмитрию Ивановичу. И когда подоспело время замолвить слово за арестованных атаманов и казаков, Бельский с этого и начал:
— Коронный гетман Замойский неверно понял, какие казаки и их атаманы признали царем Дмитрия Ивановича и готовы присягнуть под его руку. Они не с низовий Днепра, они не из Запорожской Сечи, они — казаки Кром, Царева-Борисова, всего Северского Донца и низовий Дона. Об этих землях никогда у Польши с Россией не было разногласий. Я говорю это, потому что знаю Корелу. Он был моим подчиненным, когда я строил Царев-Борисов. Именно я привлек его на сторону претендента на престол. Повторяю: он из Кром и никакого отношения не имеет к Запорожской Сечи. А если юг Руси поддержит царевича Дмитрия, не легче ли ему будет с вашей помощью одолеть Бориса Годунова?
— Пан оружничий прав, — вставил кардинал Мациевский. — Я лично проводил розыск, откуда атаманы и казаки. Слова пана Бельского совпадают полностью с тем, что стало известно мне.
— Мы отпускаем арестованных, поблагодарив князя Януша Острожского и его отца за усердие. Он поступил разумно, заподозрив неладное. За это не наказывают, а поощряют.
— Я, если на то будет ваша королевская воля, заберу атаманов и казаков с собой.
— Да. Пусть они передадут свое письмо тому, для кого везли.
Король покинул беседку, Бельского вывели из сада, как и ввели — через потайную калитку.
Что дала эта встреча? Видимость поддержки. И то слава Богу. Но самое главное ее значение — освобождение Корелы, с которым предстоял весьма серьезный разговор. Нельзя, чтобы он и впредь самовольничал. А то, что низовские казаки дали слово поддержать Дмитрия Ивановича, очень даже хорошо.
Атаманов Корелу с Межановым и их спутников отпустили в тот же день и передали из рук в руки Бельскому. Корела удивлен:
— Ты, воевода?!
— А то кто же? Прибыл спасать тебя от кола или виселицы.
— Так уж и — кол. Нас даже не пытали как следует.
— Не вмешайся бы кардинал Мациевский, да не оповести он меня, колами все бы закончилось. Ну, да ладно, не об этом сейчас речь. Едем в Самбор к сандомирскому воеводе Мнишеку. В его дворце Дмитрий Иванович. Готовится к походу. В пути обговорим, где вам лучше находиться. К своим казакам ехать, либо остаться при руке царевича.
Бельский оттягивал время серьезного разговора не случайно. Сам он определил так: Межанова с тремя казаками оставить при Дмитрии, Короле же ехать обратно в Кромы и готовить восстание, чтобы как только Дмитрий Иванович вступит на русскую землю, присягнуть ему сразу несколькими городами. Особенно важно, чтобы свершилось это в Цареве-Борисове, доброй крепости. Но прежде он хотел поговорить с Корелой наедине и выслушать его мнение.
Разговор тот состоялся еще до отъезда в Самбор. Планы их оказались схожими, атаманы, вручив письмо, намеревались разделиться, а казаков использовать для связи меж собой, поэтому Богдану оставалось лишь согласиться с Корелой, и все же он не удержался от упрека:
— Мы же договорились не самовольничать. Твой арест и возможная казнь дорого бы обошлись начатому делу. Помни это всегда. Береги себя ради торжества справедливости. Согласовывай каждый шаг со мной. В этом наш успех.
— Я понял, воевода. Не повторю больше ошибок.
— Дай руку.
Они как и прежде, в Цареве-Борисове, крепко пожали друг другу руки, и это была их клятва верности, клятва мужской дружбы.
И уж после этого вопрос Корелы:
— Хлопко по уговору с тобой, воевода, выступил?
— Тебе могу открыться: да.
— Нужна ли ему какая помощь?
— Ни в коем случае.
— Но он может погибнуть?!
— Вполне. Но что наша жизнь? Разве мы с тобой не играем со смертью? Он сам предложил возглавить смуту, когда же я его предостерег о великой опасности, он ответил: что значит смерть нескольких сотен ради спасения десятков тысяч. Но я не упускаю его из вида, и в нужный момент протяну ему руку помощи, как протянул тебе.
— Ты верен, воевода, дружбе, за тебя можно и голову сложить!
— Не за меня. За спокойствие в Отечестве. За благополучие державы. Ну, да ладно, не станем уподобляться слезливым бабам. Наше дело — действовать. И главное, не только восстание в Низовье, но и подготовка к захвату Москвы. Я дам тебе знать, когда придет время, но ты это имей в виду. Вход в Москву Дмитрия Ивановича и станет торжеством наших устремлений. Все. Завтра с рассветом — в седла.
Царевич был обрадован и смущен, когда опекун привел к нему атаманов низовского казачества с верноподданическим письмом.
— Юг Руси! Казачество! Вот сила, на которую я обопрусь! Ты, боярин, мне говорил, — замялся царевич, стушевавшись, затем извинился. — Я не сказал тебе о своих призывных письмах не с умыслом, считая их малополезными. Как я ошибался! Слушая тебя, я тоже сомневался и о Путивле, и о Кромах. Теперь понял: сила моя в поддержке народа моего! Теперь я смело войду в пределы моей Руси, малая ли со мной будет рать или великая!
— Атаман Межанов с тремя казаками останется при тебе, государь, — сразу же сказал о своем дальнейшем плане опекун. — Ты переходишь границы своей державы, атаман Межанов шлет вестников атаману Кореле, и низовское казачество присягает тебе. Не забудь о и дворянине Григории Митькове. Ничего от него не скрывай, ибо его дело — слать вестников ко мне. Если нужно, то и с твоим словом. В моих руках все нити, связывающие всех твоих, государь, сторонников. Еще раз повторяю перед своим отъездом: не доверяй Мнишеку безоглядно. Принимай его помощь, но не привязывай себя к нему путами. Помни, твоя победа в поддержке всеми сословиями твоей страны.