Бельский: Опричник

Ананьев Геннадий Андреевич

— Две просьбы к вам, князья-бояре. Первая. Не мешайте мне. Вас не должно быть на Красной площади, но хорошо бы, чтобы и стрельцов там не было, когда народ начнет собираться. Потом пусть машут кулаками, если удастся. Второе. Можете ли поспособствовать, чтобы не пролилась кровь, когда я стану брать Казенный двор?

— Постараемся, — ответил за всех Богдан. — Я сам поговорю с главой, настрою его не сопротивляться. Но и вы не троньте его.

— Мои казаки никого пальцем не тронут. А москвичи? Это уж не моя забота. Я горожан остепенять не стану. Не до того мне будет. Мне, главное,

Федора взять под стражу. А прежде того дворян Пушкина и Плещеева доставить на Лобное место.

С Корелой все согласовано, теперь их забота, как отвлечь Федора Годунова, чтобы ему не вдруг стало известно о начале столь рокового для него события.

Князь Мстиславский предлагает:

— Я с самого утра займу его докладами о делах державных. О пошлинах, но более о недоимках. Затяну разговор.

— Не лучше ли собрать Думу, где мы поведаем думцам о нашей поездке в Красное Село для проверки реальности слухов? Повернем дело так, будто казаки имеют целью перерезать Ярославскую и Тверскую дороги. Попугаем крупными силами казаков. Предложим звать главу Разрядного приказа, чтобы определить ему срок подготовки ратной силы против казаков. Вот и протянется нужное время.

— Разумно, — поддержал оружничего князь Иван Воротынский. — Я с утра — в Разрядный приказ. Подготовлю дьяка, что грядет приглашение в Думу и о чем там пойдет речь.

С молитвой к Господу, посодействовал бы удаче, Мстиславский и Бельский направились к Федору Годунову со своим предложением о внеочередной Думе. Срочной. С самого утра. Предстояло так насторожить наследника, чтобы он даже не помыслил отказать совету.

Задуманное ждалось. Наговорили они семь верст до небес, и Федор согласился собрать срочную Думу, вовсе не предполагая возможного подвоха, и хотя Семен Годунов, продолжавший свое сыскное дело и при молодом царе, часом позже пытался насторожить юного родственника, но тот отмахнулся:

— Нельзя подозревать преданных слуг. Я верю Мстиславскому и Бельскому.

— Не пожалеть бы!

— Ступай, ступай. Я не желаю начинать царствование с пыток.

Дума приступила к работе как раз в тот час, когда все жители Красного Села, коих сумел уговорить Корела, дружной толпой двинулись к Земляным воротам, а казаки смешались с этой толпой. Пока воротники пытались понять, чего ради столь великой толпой — в город, их моментально скрутили и отвели в надвратную башню. На воротах встали казаки атамана.

То же самое удалось проделать и на воротах в Белый город, и на Китайгородских воротах. Путь на Красную площадь открыт. А следом за толпой беспрепятственно въезжают в город конные казаки, поспешают и спешившиеся, чтобы не особенно выделяться из толпы, а при нужде обнажить шашки.

По московским улицам тем временем понеслась весть о послании царя Дмитрия Ивановича, которое станут читать на Лобном месте дворяне Пушкин и Плещеев, и будто ливневым потоком заполнились улицы спешившими на Красную площадь взволнованными горожанами.

Выборные дворяне, кто в этот день стоял на стенах и на всех кремлевских воротах, всполошились. Воевода их — к Царскому дворцу, чтобы доложить о наводнивших Красную площадь горожанах, среди которых

видны казаки, но его не допустили до Федора.

— Царь заседает в Думе.

— Но сообщение мое весьма важное.

— Никуда оно не сбежит. Велено не пускать никого. Вот Дума закончится, тогда — милости просим.

А в это время Гавриил Пушкин уже начал читать на Лобном месте:

— Вы клялись отцу моему не изменять детям и потомству его во веки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас: вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал в царствование Федора Ивановича — жаловал и казнил, кого хотел. Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный Богом, иду к вам с любовью и кротостью. Лилась драгоценная кровь лучших людей русских. Но я жалею о том без гнева: неведение и страх извиняют вас. Уже судьба решилась: города и войско мои. Дерзнете ли на брань междоусобную в угоду Марии Годуновой и сыну ее? Им не жаль Руси: они не своим, а чужим владеют. Они упитали кровью землю Северскую и хотят разорения Москвы. Вспомните, что было от Годунова вам, бояре, воеводы и все люди знаменитые: сколько опал и бесчестия несносного? А вы, дворяне и дети боярские, чего не претерпели в тягостных службах и ссылках? А вы, купцы и гости, сколько утеснений имели в торговле и какими неумеренными пошлинами отягощались? Мы же хотим вас жаловать беспримерно: бояр и всех мужей сановных честью и новыми вотчинами, дворян и людей приказных милостями, гостей и купцов льготою в непрерывном течении дней мирных и тихих…

Атаман Корела не слушал воззвание разинувши рот, а по условному сигналу сосредотачивал пеших казаков у Фроловских ворот, но чтобы не привлечь внимание воротниковой стражи, решил не дожидаться всех. Лишь с парой дюжин подступил к воротникам из выборных дворян.

— Иль оружие на пол и вон из Кремля, либо, — Корела обнажил наполовину саблю из ножен, украшенных алмазами и другими драгоценными каменьями. — Я — Корела. Я слов на ветер не бросаю. Вам это хорошо известно. Выбор ваш!

Торопливо воротники побросали на пол рушницы, пики, мечи и — в толпу на Красную площадь.

— Вот так-то лучше.

Подтянулись остальные казаки. Оставив десяток на воротах, повел свой отряд пеших казаков Корела к Казенному двору. Конных он не считал еще нужным вводить в дело. Стража и там не противилась. Рада-радешенька, что отпустили живыми.

Атаман Корела к главе Казенного двора:

— Выводи посланцев царя Дмитрия Ивановича, какие имеются в застенках.

— Сейчас, сейчас. Но еще есть пленные. Казаки, дети боярские, есть ляхи и литва.

— Выводи и их.

К главе Казенного двора Корела приставил десяток казаков вместе с десятником, повелев им осмотреть все закутки.

Первыми вывели бедняг-посланцев. Все из дворян. В тяжелых кандалах. Лица в кровоподтеках, в рубцах и коростах, на теле, видном сквозь изодранную одежду, следы прижигания и истязания плетьми.

— Сейчас кузнецы придут. Собьют кандалы.

— Не теперь. На Красной площади. Пусть народ зрит, как злобствует прикидывающийся ягненком Федор.