Бельский: Опричник
Шрифт:
Разумно, но как оказалось неисполнимо. Утром, когда Богдан пригласил посланцев в комнату для тайных бесед, челобитчики, рассказав все о соборе, твердо заявили:
— Без согласия твоего мы не вправе покинуть Казань, даже если ты выпроводишь нас из своего дворца.
— Если говорить откровенно, — решил схитрить хозяин, — то я вполне готов принять ваше предложение, но подумайте сами, могу ли я вот так, сразу, ехать с вами? Конечно, нет. Дайте время собрать со своих имений боевых холопов, собрать ратников здесь, в Казани, которые поверят мне и пойдут за мной. А еще нужно время снестись с Низом, с атаманом Корелой, с иными моими товарищами в Цареве-Борисове, в Старом и Новом Осколах, в Белгороде и Корочи. Расчет мой такой: месяц или, как крайний срок, — полтора. После чего я — в Рязани.
— Понимаем тебя, воевода и великий оружничий, однако, поедем мы из Казани вместе с тобой, — твердо заявил возглавлявший посольство дворянин, но, подумавши немного, поправился, — или получив письменное твое согласие и устную клятву с целованием креста. Мы без лишних свидетелей примем эту клятву. Если хочешь, вот в этой комнате.
Вот так и прижали его к стенке. Выбора нет. А услужливая мысль подсказывает:
«Что целование креста без священника? При нужде можно будет об этом забыть. А письмо? От него тоже можно будет откреститься».
— Хорошо, — твердо заявил Бельский, расстегнул косоворотку и взял в руку золотой нательный крестик. — Клянусь исполнить просьбу Ляпунова, просьбу собора земли Рязанской.
Поцеловав крестик и попросив сделать то же самое для скрепления клятвы и ради сохранения тайны всеми до одного челобитчиков, Богдан Бельский произнес как зарок:
— Теперь и у меня, и у вас пути едины.
К вечеру послы выехали из Казани. Не все вместе, а поодиночке. С собой они взяли письменное слово великого оружничего Прокопию Ляпунову.
Время действовать. Не так спешно, чтобы не возникало никакого подозрения, однако же, и не волокитить. Тем более что, как ни рассуждай, предложенное Ляпуновым и собором Рязанским вполне достойно его, великого оружничего и окольничего, имеющего к тому же в своих жилах кровь Даниловичей.
Одного за другим посылал он близких слуг в имения с повелением делить боевых холопов на равные половины. Одну оставлять дома, другую, отобранную по доброй воле, вести в имение Никольское и там ждать его слова. А вот к атаману Короле он слать гонца не спешил. Зачем прежде времени поднимать шум? Если свершится задуманное думным дворянином Ляпуновым, если определят ему, Богдану Бельскому, коснуться копьем престола Рязанского, тогда иное дело, тогда помощь Корелы очень даже понадобится. Пока же нужно исподволь склонять воевод ратей меньших городов изменить присяге Василию Шуйскому, делая это с оглядкой, очень осторожно.
Первая такая тайная беседа с воеводой Арска обнадежила. Не совсем откровенная, с намеками, но их, как показалось Бельскому, воевода понял и не принял враждебно. Довольный этим Богдан воротился домой, а там ждали его сразу двое: подьячий Сыска лично от тайного дьяка и подкравчий от кравчего Тимофея. Ни у того, ни у другого не было при себе никаких писем, им велено было обсказать все подробно с глазу на глаз. Но оба посланца пока ожидали воеводу, разобрались друг с другом, поэтому не было нужды им играть меж собой в тайность и скрывать, о чем собирались они уведомлять боярина воеводу — Богдан Бельский сразу же понял это и позвал их для беседы вместе в свою уединенную комнату.
И это получилось ладно: они не перебивали друг друга, а дополняли. Начинал, как правило, подкравчий, уточнял же все детали, раскрывая тайные замыслы, подьячий: Сыску всегда известны не только события, но и движущие начала этих событий.
И что удивило Богдана, оба гостя подбирались к самому главному как бы на цыпочках. Либо они договорились меж собой, либо имели оба одинаковые наказы от пославших их. А может, считали по неопытности главным то, с чего начали разговор.
— Сигизмунд-король сам послал рать на Россию. Смелым стал после кончины великого воеводы князя Михаила Скопина-Шуйского. Возглавил польскую рать умный и хитрый воевода гетман Жолкевский. Теперь против Москвы две силы: Дмитрий Иванович с ляхом Сапегой, он сам по себе, и гетман Жолкевский со своей ратью — сам по себе.
— Не Смоленск ляхам нужен, — добавил подьячий, — ни даже земли до Угры, какие они считают своими, но сама Москва. Сигизмунд имеет намерение овладеть всей Русью, рассчитывая легко ее победить, делая ставку на наше междоусобие.
— Что же тогда Разрядный приказ не слал и не шлет мне разверстку по рати?
— Тайный дьяк сказывал мне так: по расчету главного воеводы князя Дмитрия Шуйского хватало войска, чтобы проучить Жолкевского. Да и не слишком доверяют тебе, великий оружничий. Считали, да просчитались. Вышло худо. Наша рать и польская сошлись близ села Клушина. Вернее, гетман Жолкевский, свершив по болотистым лесам обходной маневр, напал на наше войско неожиданно. На рассвете. Когда еще ратники благодушно почивали. Воевода Дмитрий Шуйский и генерал Делагарди пытались устроить полки для сечи, но не успели ничего сделать — в несколько раз превосходящее войско лишь местами твердо сопротивлялось, когда же шведы и иные наемники подло изменили, переметнувшись к Жолкевскому, наша рать запаниковала. Полный разгром. Сам Дмитрий Шуйский, загубив коня в болоте, едва выбрался и пеше добежал до Можайска. В Москву прискакал со страшной вестью.
— А тут — другая рать, Дмитрия Ивановича, — заговорил подкравчий. — Город за городом к нему переходят. Он вошел уже в Коломенское и там остановился. Ждет, когда Москва ему челом ударит. Дозоры его на виду у москвичей.
— Ляпунов, — это подьячий вставляет свое слово, — тоже под самой Москвой, а его брат Захарий и дворянин Хомутов в Москве. За выборного царя призывают народ.
— Выходит, скоро допета будет песенка князя Василия? — будто вопросил себя Богдан и сам же ответил: — Точно, Москва возбудится без всякого сомнения…
— Уже спета песенка царева. Посланцы Ляпунова о чем заговорили с Лобного места? Не самозванца, дескать, нам нужно, ибо он — папист. Ни Василия Шуйского, отравителя своего племянника, славного воеводы Михаила. Даешь царя, избранного всем миром.
— Ну, и что?
— Как что? Свергли Василия Шуйского.
— Господи, с этого и нужно было начинать.
— Не раскинешь умом, что главное, а что еще главней, — в оправдание себе ответил подьячий. — По моему разумению, главное даже не в этом. Тайный дьяк тоже так мыслит. Главное в ином: свергнув Василия, думцы не определили, кого из русских, достойных венца, просить на царство. Вышли скопом на Лобное место, и князь Федор Мстиславский предложил вроде бы не от себя лично, а от всей Думы. Да такое, что от страха мурашки по спине побежали. Звать, говорит, нужно на царство сына короля польского, Владислава. Он-де, славянин, как и мы. Поставим, говорит, условие, чтобы принял веру православную, в жены бы взял тоже из православных и кровей царских. Все у князя как по маслу: потребуем, чтобы не менял наших обычаев древних, правосудие вел бы по нашему Судебнику, новых налогов тоже не вводил бы. В общем, по словам князя Мстиславского, не жизнь станет под рукой Владислава, а разлюли-малина. Сигизмунд своих шляхтичей уведет в Польшу, а Лжедмитрия, так князь назвал Дмитрия Ивановича, умертвим руками его же сторонников. Уговор, дескать, такой есть. Мы свергаем Василия, они решают дело с Лжедмитрием.
— Ну, и как Москва?
— Что как? Присягнула Владиславу, послав ему все условия свои. Примет он их. Кремль распахнет ему свои ворота.
— И никого против?!
— Патриарх Гермоген. Но его не слушали. И еще, как Сыску стало известно, Ляпунов не поддержал князя Мстиславского. Он на своем стоит: выбор царя всем миром. Из наших, кто достоин. А не из ляхов или иных каких иноверцев.
«Слава Богу! Значит, не забывает обо мне Ляпунов», — довольно подумал Богдан и спросил посланцев: