Бельский: Опричник
Шрифт:
— Где остальные из твоей десятки?
— Они, если им удастся, воротятся лесом. Я же поскакал дорогой. В лесу гяуров много, на дороге же никого. Но я побоялся, если вся десятка со мной поскачет, привлечет внимание.
— Ты достоин стать сотником. Пока же — иди.
Долго два военачальника обсуждали тревожную новость.
— Не может быть у Воротынского большой рати. В прошлом году все полки, что обороняли Оку, погибли, — рассуждал Дивей-мурза, — а по городам прошел мор. Великий мор. С Ливонией не замирились, значит, и оттуда полки не могли прибыть. Думаю, туменом одним, твоим Теребердей, разнести можно будет Гуляй-город.
— Я тоже так думаю. Но нужно еще и еще посылать разведчиков, чтобы подтвердить слова десятника.
— Сотника.
— Да, сотника. Я верю ему, но один глаз не два глаза. Повременим, не получив еще одного подтверждения и более подробного осмотра местности.
— Наши мысли совпадают. Хану Девлет-Гирею я пока ничего не скажу. Движение к Москве не остановлю. А сотника предупреди, пусть язык держит за зубами про увиденное.
— Исполню.
У Богдана свой по этому поводу разговор с подчиненными. Недовольный.
— Как же можно позволить одному только воротиться?! Одному никогда не будет полного доверия. Жди теперь, полезут лазутчики еще нахрапистей.
— Встретим, — в один голос заверили сотники. — А если нужно, еще парочку пропустим, воротиться же дозволим из каждой десятки по паре, а то и по тройке конников.
— Но не давайте слишком долго глазеть на Гуляй-город. Кто попытается объехать его или слишком приблизится, сбивайте любознательных стрелами. Все!
Когда сотники разошлись к своим подчиненным, тысяцкий посоветовал Богдану слать гонцов и к первому воеводе опричного полка, и к самому князю Михаилу Воротынскому. Бельский, подумавши, не принял совета.
— Через голову не гоже. Да и горячку пороть нет смысла. Вот появится гонец от нашего воеводы, с ним и передадим весть.
Он верно рассудил: не им судить об их удаче, пусть судят те, кому по чину положено. Главное теперь во второй раз не опростоволоситься.
Получилось удачно. Не только пятерым крымцам позволили вернуться, но еще взяли языка. Мало что он знал, однако, получили от него сведения, которые давали повод срочно слать гонцов к Хованскому и Воротынскому. Слышал якобы плененный десятник, как Теребердей говорил с тысяцким (десятник охранял тогда юрту Теребердея), чтобы, значит, готовились идти на Гуляй-город, если лазутчики еще раз подтвердят о его существовании. Всем туменом, мол, пойдут.
Один тумен — не такая уж великая сила. Если загодя подготовиться к встрече, получат ногайцы по зубам. Как следует получат. Богдан надеялся, что и его вместе с двумя тысячами позовут в Гуляй, но никаких новых указаний не получал. Велено как и прежде, только с еще большей настойчивостью, щипать тылы и уничтожать лазутчиков.
Целых два дня в неведении и вот, наконец, приказ:
— Срочно идти на соединение со своим полком. Ногайский тумен потерпел поражение, теперь жди самого Девлет-Гирея со всем войском.
Своевременная команда. Девлет-Гирей и в самом деле, узнав о поражении ногайцев, повернул все войско на Гуляй-город, оставив на Десне лишь один тумен, дабы обеспечивал он безопасность тыла. Хан, устами Дивей-мурзы, правильно рассудил: если смести с лица земли Гуляй-город, никакой помехи для захвата Москвы не останется. В Москве не может быть большого войска.
Богдану приказ первого воеводы лег на душу. Даже возликовал он:
«Сеча! Игра судьбы. Если Бог даст, с головой и со славой выйду из нее», — думал Богдан, уверенный, что их полк войдет в Гуляй и станет отбивать штурмующих. Увы, полк вновь остался в чащобе.
Весь следующий день с тревогой прислушивались они к пушечной стрельбе, к стрельбе из рушниц, к барабанному бою татарских сигнальщиков и даже к их воинственным воплям: «Ур! Ур!» — боясь, как бы не захлебнулась стрельба, не ворвались бы в Гуляй-город татарские тумены. Даже Хованский, не говоривший обычно лишнего слова, не выдержал:
— Не ошибается ли князь Михаил? Что в Гуляе? Большой полк, полк Левой руки, немцы-наемники командира Фаренсбаха, казаки атамана Черкашенина и огненный наряд. Тысяч тридцать пять, если учесть еще княжескую дружину. Девлетка бросит на штурм больше вдвое. У него оставлен тумен на Боровской дороге, еще один — на Десне. Но ему два тумена держать в запасе легче, чем нашему воеводе два полка.
— День, почитай, выстояли. Бог даст успеха и в завтрашний день, — довольно спокойно говорил второй воевода Хворостинин. — Что-то же задумал князь, коль нас в запасе держит. Подождем своего часа.
Богдан счел нужным не говорить свое слово, не делиться своим подозрением. Может, они заодно с Воротынским. Вроде бы хотят побить Девлетку, а сговор иной имеют.
Что ни говори, а влияние дяди, возглавляющего сыскное ведомство и по долгу службы подозревающего всех и каждого, оставляет заметный след.
Не раскроешь, однако, всю свою душу тем, кого подозреваешь.
Начало темнеть. Протрубили татарские карнаи отход, ухнуло еще несколько пушек, и все затихло.
— Ну, вот — жди гонца.
Ночь меж тем входила в свои права, но никто в полк не прискакал. И вдруг: великий крик радости донесся от Гуляй-города. Даже началась стрельба из рушниц. Беспорядочная и, как казалось, радостная. В недоумении воеводы опричного полка:
— Что случилось?
— Явно не худое.
Действительно, не худое. Наоборот, очень радостное. Казачий разъезд из порубежников, возвращавшийся в Гуляй-город от Боровска с вестью, что татарский тумен остается бездвижным, столкнулся под самой стеной Гуляя с татарской десяткой, и казаки оказались проворней в той короткой схлестке: пятерых посекли, пятерых, скрутив, приволокли к ногам главного воеводы. И как оказалось, среди захваченных в плен был сам Дивей-мурза. Сам решил разведать все перед завтрашним штурмом.
Как тут не радоваться?!