Бельский: Опричник
Шрифт:
Татары и ногайцы во многих местах уже под самыми китаями. Уже рукопашка, почитай, не прекращается, вспыхивая то там, то здесь. Их отбивали, они вновь лезли узко новыми силами, на стену. Опасные моменты, а Фаренсбах не велит запаливать дым. Черкашенин было начал наседать на него, но тот обрубил резко:
— Я знаю время! Я не забыл ничего!
— Не велишь ты, чего я?
— Я застрелю тебя, — очень спокойно предупредил Фаренсбах и добавил: — Я знаю время!
Он ждал, пока крымцы, которые то накатываются на стены, то вновь отступают под ударами топоров, мечей и шестоперов, встречаемые еще и залпами пушек, частыми выстрелами рушниц, основательно измотают свои силы; и лишь когда вражеские конники, подлетая, начали набрасывать крючья с крепкими арканами, а потом пытались расцепить бревна, Фаренсбах бросил коротко своему телохранителю:
— Беги. Пусть дают дым.
Уже через минуту он взметнулся черным столбом, и лес ожил. Но татары ничего этого не замечали, лезли и лезли, довольные своей выдумкой с крюками. Вот им в одном месте удалось разорвать пару китаев, вот еще в одном — полезли они в эти прогалы, напирая друг на друга, и хотя им заступили путь немцы-наемники, упорные и ловкие в ратной сече, татары вполне могли их одолеть числом, но в это самое время со всех сторон на поле вырвались конники, а следом за ними и пешие.
Особенно впечатляюще пластали вороные опричные тысячи.
Богдан, забыв о советах первого воеводы Андрея Хованского, скакал впереди своих тысяч, лишь подковно охваченный боевыми холопами и приставами Хованского. Первым и врубился в плотные ряды крымцев.
Любо-дорого сечь растерявшихся, видя, как они падают под ударами меча. Нет, не держат их кожаные латы новгородскую острую сталь. Кишка тонка. Машет и машет мечом Богдан, не замечая времени, забыв обо всем, будто не воевода он, а простой мечебитец. И тут грубый такой, можно сказать приказной голос:
— Охолонь, воевода. Выйди из сечи, оглядись.
Бельский ругнул себя и развернул коня. Боевые холопы и приставы первого воеводы прикрыли его спину.
В полусотне саженей — взгорок. Должно быть, довольно удобный для командного стана. Точно. Одним взором можно охватить все поле боя. Только вот для чего это, пока Бельскому невдомек.
Подскакали тысяцкие со своими стремянными. Тоже охватить взором происходящее и получить какое-либо уточнение из уст воеводы, над ними поставленного.
— Похоже, пришли в себя татары, — со вздохом определил один из тысяцких. — Тягучая сеча пошла. Не побежали вороги, на что князь Воротынский, похоже, расчет имел. Теперь неясно, чем все закончится. Их намного больше, чем нас.
В самом деле, рубка шла по всему полю. У русских только одно преимущество: из Гуляй-города продолжают палить из пушек, рушниц и самострелов, прорежая крымские ряды, вот и оттягивают они часть сил на штурм перевозной крепости, но их нажим не так велик, разорванные китай уже скреплены, укрыться же от разящей дроби и каленых болтов просто невозможно: враги стиснуты со всех сторон, и выход у них один — рубиться до конца или рвануться на прорыв.
Похоже, не предвидел князь Воротынский такого поворота событий, когда неприятель поставлен в безвыходное положение, оттого дерется с удвоенной силой. Нужно было, возможно, оставить продух между полками, чтобы дать коридор для бегства. Теперь это видели даже тысяцкие и рады были сказать свое мудрое слово.
— Не все учел князь Воротынский, — со вздохом поддержал своего товарища второй тысяцкий. — Потому, как одной головой думал, а мог бы большой совет собрать. Теперь вот в три руки биться нужно, иначе…
Он не договорил, увидев, как из леса выпластала дружина князя Воротынского с его стягом. Впереди — знатный воевода Никифор Двужил.
— Ого! Князь резерв имеет?
Но не в гущу сечи несется дружина, а держит путь свой к ставке Девлет-Гирея, которая в полуверсте от Гуляй-города на высоком холме. Со взгорка, на котором восседает на коне своем Богдан, ее хорошо видно. Да и расстояние до ханского стяга не так уж и велико.
Первые ряды обороняющих ханскую ставку дружина смела играючи, но чем ближе к хану, тем яростней сопротивление. Да и как иначе, если добрая половина тумена отборных ратников оберегает драгоценную его жизнь.
Замедляется движение княжеской дружины, вот-вот остановится она, завязнув в тягучей сече.
«Пособить бы?» — мелькнула мысль у Богдана. Окинул он поле сечи взглядом: напрямую прорубаться сквозь татарские тумены долго. А если обочь поля. По берегу до леса, а там — по нему, вблизи опушки. И ударить сбоку.
Взыграла кровь. Объявил своим тысяцким:
— Поможем дружине славного воеводы нашего! Сигнальте выход из сечи и — за мной!
— Риск великий, наполовину оголим свой участок, однако, стоящий риск. Дело задумал ты, воевода.
А Бельский со своими боевыми холопами и приставами от Хованского уже скачет по берегу Рожай, не замечая даже, что в иных местах татары поджимают русских ратников очень близко к берегу; но вот его начали догонять вороные опричные сотни — все больше и больше их. Чувствует это Бельский по топоту несущихся за ним и торопит коня — тот рвется из-под седла, понявши намерение хозяина.
Вот она, гряда холмов. Пора выскакивать из леса. Осадил коня Бельский, чтобы подтянулось как можно больше своих. Пока не так много, тысячи не наберется, выходит, не всех вывели из сечи, побоявшись полностью оголить участок.
«Ослушались!»
Но не время возмущаться. Нет нужды и остальных, кто еще не подоспел, ждать. Тем более, может, правы тысяцкие. Нигде нельзя давать простора татарам, иначе, почувствовав слабину, еще пуще ободрятся они.
Обернулся на скучившихся опричников и — громко:
— Кто порубит ханский стяг, обещаю боярство! За мной! Момент решительный. Должна дрогнуть ханская гвардия, увидя боковой удар. На это уповал Бельский, пластая на своем вороном впереди вороньей стаи. Забыл наказы и Малюты, и Хованского не действовать сломя голову. Напрочь забыл.