Бельведер

Пирьян Дмитрий

– А что же он?

– Он, босяк и преступник!.. Промахнул мимо. И как сиганёт в канал с моста! И поплыл. А тут… Бах! Бах!.. Револьверные выстрелы. Я так и присел. И не то, чтобы испужался, а растерялся самую крихiтку (малоросс. крошку). Никак не ожидал, что эта баба – из кольта. Тяжела же машина. Бабе таким пяти-линейным калибром палить не с руки. Ей бы какой скрытный или дамский пистоль.

– Убила?!

– Не-а. Переплыл по воде, бес. Взобрался на пирс и по другой стороне стрекачом сбежал. Да куда там было бабе из кольта попасть?..

А, может и убила бы. Но урядники подоспели. И два филёра. Откуда они тут возьмись?.. Не пойму. Заломили ей руки и свели в участок.

Прихватов заметил скособоченного в правой стороне Тарасова. Видать в будочниках не задаром ел свой хлеб, примечал окрест высокие должностные чины и признавал на расстоянии даже без мундиров.

Уважительно вытянулся во-фрунт. Приветствовал начальство:

– Желаю вам здравствовать, господин исправник!

– И тебе не хворать, Павел Сидорович, – ответил Игнатий Васильевич и поинтересовался: – А чего это вы тут?

– Так вот, значит, знакомцу случай рассказываю, – объяснил Прихватов, обернулся…

А, знакомца того уже и след простыл.

– Вот же пропасть! – сплеснул руками городовой. – Ну что за люди нынче пошли? Как заприметят полицейское благородие, так сразу и тикают без оглядки. А вот к нам – к урядникам у них всё же доверие имеется.

– Кто же это был? – спросил Тарасов.

– Максим Ельников, – ответил городовой. – Паспорт у него я давеча проверял. Студент.

– Странно, – смутился Тарасов. – Я принял его за мастерового.

– Прикидывается, – выказал смекалку городовой. – Рядится мастеровым. Это у них фасон такой. Проживает он в доходных домах где-то у Нарвской заставы. Точнее доложить не могу-с.

– Что означает: «у них фасон»?

– В пролетария рядятся. Шутиха такая. Этот Максимка как-то бахвалился своим, вроде, как хождением в народ. Говорил, что в их кругах такое жизненное кредо, – Прихватов виновато хмыкнул: – Не могу знать, что оно за кредо такое, но не иначе как смутьян. Я давно за ним приглядываю.

– А тут он чего? – неспешно выпытывал городового Игнатий Васильевич.

– Так вы, как я приметил, уже всё и слышали, – хитро прищурился городовой. – Шибко он недавним случаем интересовался. Расспрашивал, что да как. Видать не без разницы ему эта политическая баба.

– С чего ты решил, что она политическая? – удивился Тарасов. – Сам же гутарiл (малоросс. говорил), что она за любовником гналась.

– Брехал, – растянулся самодовольной улыбкой Прихватов. – Заманивал, увлекал, зубы заговаривал. А вдруг, думаю, и он о чём сболтнёт, чего я не ведаю. А баба факт – политическая. Она же бумажки разбрасывала, когда ей шпики руки крутили. А в них так и вписано: Земля и воля! Долой Царя!.. Видать у неё задание такое было. Они же, эти политические так себя ведут, люди всякие рассказывали, что смутьяны эти, где и когда в кружок тайком соберутся, так сразу друг дружке задания разной важности поручают. Вот, значит, ей и досталось – бумажки бросать.

– Так отчего же она гналась за этим?.. Стреляла зачем? Вполне могла разбросать свои бумажки безо всякого шума и

скандала. Дюже много могла сделать, да и не спеша расклеить своих бумажек на стенах вокзального павильона и ближайших домов. Возможно, что и получила бы от какого бдительного дворника под зад метлой, но только и всего. Более никто бы её ничем не потревожил.

– Вот этого, извиняйте ваше благородие, я не знаю, – пожал плечами будочник. – Пёс же их не поймёт этих политических. У них сто чертей в башке и ещё дюжина в печёнках. Оклеить стены, несомненно, могла. Потому как клей при ней филёры нашли. Но токмо клей сапожный, с бычьих хвостов и жжёных копыт вареный. Запах от него особый, шибко вонючий.

– И стреляла из кольта? Прямо так и распознал оружие? – усомнился исправник.

– Обижаете, Игнатий Васильевич, – нарочито обиделся Павел Прихватов. – Я всё–таки на Дунае семь годков в егерях отслужил. Сбрую повидал и пользовал всякую.

– Что же беглец?.. Кто он? Проявил себя в чём?

– Да как же он мог себя проявить? – пожал плечами Прихватов. – Напугался до смерти. И мокрый. А может и в штаны наложил с такого потрясения. Разве с той стороны учуешь? Обернулся он разок, но только всего и крикнул: «Глафира уймись!» А после проулками и сбежал.

– Спасибо тебе, голубчик, за радетельную службу, – искренне поблагодарил городового Тарасов и протянул ему серебреный рубль.

– Храни и вас Господь. Благодарствуйте, – Прихватов взял под козырёк. А уже потом с удовольствием принял из рук исправника целковый:

– Эх, будя за шо в трактире у Палкина рюмку анисовой пропустить. Да ещё и под смачную закуску. У них в меню расстегаи с онежским судаком – истинное объедение.

На том месте они и распрощались. Тарасов за пятак нанял извозчика, протрясся по булыжной мостовой до Римского-Корсакова и направился в здание Губернского присутствия.

На первом этаже здания располагалась типография и так называемое первое охранное отделение (о существовании которого здесь знали не многие постояльцы). На втором – помывочные комнаты, складские каморы, кухня и лазарет, в недавнем прошлом, отделения Крестовоздвиженской общины сестёр милосердия, а ныне Петербуржского отдела Красного Креста. Третий этаж отводился под департаменты прокуратуры, суда и следствия. Далее, следуя наиболее распространённой петербуржской строительной логике, должны были возвышаться над всеми четвёртый этаж и чердак. Но возвышались ли они и кому определялись в пользование, Тарасова из простого любопытства это никогда не интересовало. А по служебной надобности, либо по какой собственной бытовой задумке – тому и более.

Игнатий Васильевич по мраморной лестнице привычно поднялся на третий, проследовал в приёмную и доложился флигель-адъютанту:

– Осведомите Его Превосходительство о моём заявлении на срочную аудиенцию.

– Минуту прошу обождать, господин подполковник, – учтиво щёлкнул каблуками флигель-адъютант и сквозь приоткрытую дверь прошмыгнул в апартаменты к губернскому прокурору. Буквально через мгновение выглянул оттуда и объявил: – Александр Фёдорович просят вас войти.

Тарасов вошёл.