Белый, белый день...
Шрифт:
Взял себя в руки, неожиданно потянулся к ее сигаретам, закурил… И снова замолчал надолго.
– Ну, почему обязательно… спился? – несмело вступила в разговор журналистка. – Могли бы стать режиссером… Беллетристом… Просто продолжать карьеру?
Мордасов резко повернулся к ней и, ткнув пальцем в тетрадь, гневно выпалил.
– Никто… никто бы из них не вспомнил меня, если бы я не стал Лукой Мордэ! Ни одна душа бы не вспомнила. Сколько я помню ребят – талантливых, энергичных, красивых, в сто раз лучше меня,
– Но вы же выбрались?! Смогли? Именно вы!
Он быстро взглянул на нее молодыми, горячими глазами и произнес почти жестоко:
– Россия рождает гениев. А Запад усыновляет их. Пусть он в сто раз хуже, преснее, скучнее, невыносимее России… Но только Запад ставит печать на русских гениях. Возьмите целый двадцатый век. От дягилевских сезонов – до Ростроповича и Барышникова, от Рахманинова – до Тарковского и Неизвестного…
– Но сейчас…
– А сейчас еще хуже! Нет ни одного крупного оркестра, где не было трети российских музыкантов. Все более-менее приличные русские голоса поют на Западе. Я уж не говорю об ученых, программистах, о биологах…
– Вы, наверно, правы, – попыталась успокоить его Елена. – Но вам грех жаловаться на судьбу!
– Что вы знаете! – в сердцах ответил Мордасов. – Что вы знаете…
К их столику вкрадчивой походкой подошел метрдотель.
– Я рад приветствовать вас, мсье Мордэ, в нашем ресторане.
Лука Ильич что-то буркнул ему в ответ. Лощеный, с легкой сединой мэтр, словно не заметив его неприязненного тона, чуть наклонился к певцу.
– Маэстро! Глубочайшая просьба гостей нашего ресторана что-нибудь исполнить для всех нас в этот вечер.
Мордасов откинулся на спинку кресла и, побагровев, ответил резко:
– Я не пою… в кабаках!
– Это не кабак, маэстро. Это клуб достойнейших людей, которые мечтают услышать ваш божественный голос. Очень прошу, не откажите!
Он поднял голову, посмотрел в глубину зала и оттуда послышались разрозненные, но многочисленные аплодисменты.
Мордасов оглянулся на зал и чуть привстал, чтобы разглядеть, кто аплодирует.
Аплодисменты стали громче и дружнее. Лук плюхнулся обратно в кресло.
– У меня высокий гонорар! – сначала тихо, а потом распаляясь, почти выкрикнул певец. – Понимаешь, любезный! Я беру большие деньги.
– Этот вопрос можно решить, – неумолимо настаивал метрдотель. – Сколько вы хотели бы получить?
Мордасов почти со злобой глянул на него и выпалил наугад:
– Пятьдесят тысяч. Долларов. – И добавил: – За три вещи.
Мэтр на секунду словно осекся, потом вежливо поклонившись, отошел от их столика.
– Ну, слава богу! – в сердцах выговорил Мордасов. – Отшил я его наконец.
– И вы бы стали петь? – Она сейчас смотрела на Луку Ильича как на совершенно незнакомого человека.
– За пятьдесят тысяч?! Конечно!
Мордасов расхохотался от души. Как от очень удачной шутки.
– Я же – европеец! Француз! Немец! Швейцарец! Я ценю деньги! Я знаю им цену… Я, дорогая моя, уже не русский. Нет! Нет! Не – русский!
– Если так… – осторожно произнесла Елена, – тогда пойте!
– И буду! Если только они найдут за полчаса такую массу денег. Здесь, в этом зале.
– Найдут, – почти печально произнесла она.
– Почему вы загрустили? – настаивал Мордасов. – Стыдно стало за меня?
– Почему стыдно… – пожала плечами журналистка. – Это ваша профессия, ваш труд.
– Да бросьте вы об этом думать, – махнул рукой Лука Ильич. – Давайте лучше выпьем за вас.
– Я бы хотела выпить за другого человека…
– За кого же? За меня?
– Нет… – Она подняла бокал и посмотрела ему прямо в глаза. – Вы помните такого… Олега Овсянникова?
Мордасов даже переменился в лице от неожиданности.
– А он жив?
– Да… Жив. Пока…
Лука Ильич замолчал, нахмурился.
– Он – гений… Был во всяком случае. А что с ним случилось?
– Ничего. Живет себе… Работает. Он очень хотел бы вас видеть.
Мордасов оживился.
– Пусть приходит на завтрашний концерт. Я все организую…
– Вряд ли он сможет. – Елена отвела глаза.
– Почему? Он в больнице?
– Нет, дома… Но он уже год не выходит на улицу… – И неожиданно страстно выпалила: – Пообещайте, что вы встретитесь с ним.
– Ну, конечно! Конечно… – попытался успокоить ее Мордасов.
Он внимательно посмотрел на Елену, а потом тихо спросил:
– А вы кто ему будете?
– Жена… Бывшая. Мордасов замолчал, погрустнел…
– Обычная история… – Она как-то беззащитно пожала плечами.
– А почему все-таки… бывшая?
Елена сидела молча, словно забыв про собеседника.
– Ну что ж, давайте выпьем за Олежку… – попытался оживить стол Лук. – За гениального русского композитора. Так, во всяком случае, раньше все считали.
– А сейчас о нем забыли… – тихо произнесла женщина с вдруг постаревшим лицом. – Ему никто не нужен… Ни я… Ни друзья… Ни издатели… Ни поклонники… бывшие.
Они чокнулись и молча выпили.
– Что я могу для него сделать? – осторожно, обращаясь к ней, как к больной, спросил Мордасов.
– Не знаю… – Она пожала плечами. – Наверно, он вам сам скажет.
Мордасов сидел несколько мгновений молча, ушедший в себя.
– А если я не… не смогу… не будет у меня сил? – Он не договорил, но она всё поняла.
– Я же не могу приказать вам… Решайте сами, – она отвернулась и достала из сумочки пудреницу.
Мордасов молча и сосредоточенно смотрел, как она у всех на глазах приводит себя в порядок.