Белый князь
Шрифт:
– Мы же слышали, что он стал бенедиктинцем, – произнёс Дерслав, – хотя между серым и чёрным облачением разница небольшая.
– Подождите, – рассмеялся Мощчиц, – и к бенедиктинцам попадём.
Другие молчали, покачивая головами; эта судьба князя, на которую, казалось, возлагали какие-то надежды, не очень понравилась тем, кто желал ему добра.
– Что удивительного, что у цистерцианцев не удержался, – вставил Предпелк, – орден очень суровый, а люди несносные. Всё-таки для такого, как он, должны были что-то сделать.
– Не знаю, как до этого дошло, –
Я слышал, что начался сильный спор, почти у алтаря, потому что цистерцианцы силой хотели забрать беглеца, а бенедиктинцы его защищали. Монахи поссорились, но те, что были на своей земле и числом превышали, победили и князь по сей день остался у св. Бенедикта.
Когда Мошчиц докончил, долго царило молчание. Дерслав дивно потирал голову.
– Не знаю, – сказал он наконец, – можно ли нам рассчитывать на бедного, разбитого столькими событиями, потерявшего охоту к жизни. Монах не монах, всё-таки нам папа бы его отдал, если его хорошо попросить, но что нам от такого человека?
– Не говорите так, – горячо вырвался Предпелк из Сташова, – именно такой человек, как он, самый лучший для нас, потому что нам будет всем обязан. По свету крутился, правда, места не согревал, потому что судьба его нигде не нашла. Что же ему было делать?
Стефан из Трлонга тут же произнёс:
– Он храбрый, это все свидетельствуют. Пястовская кровь в нём. Чего ещё хотите?
– А при этой крови, – сказал Дерслав, – я хотел бы и Пястовскую голову. Я знаю, что другого Пяста найти трудно, но я бы уж Кажка предпочёл.
Другие поднялись и закричали:
– Этому золотые горы давайте, и то его не заманите. Его уже взял Людвик, он – его, а о короне не думает…
– И нет другого, кроме этого, – докончил Предпелк.
Дерслав задумался.
– Времени достаточно, – сказал он, – сегодня это только оговаривается и составляется заранее. Покусится на Людвига лишь бы с кем и чем трудно.
– Сомневаюсь, – отозвался первый раз, но горячо, до сих пор молчавший Ласота Наленч. – Я сомневаюсь, что с мы королём Людвиком придём к порядку, а он с нами. Для венгров, долматов и итальянцев он, может, такой пан, какой им нужен, а нам ни на что не пригодится… Увидите…
– И мы так думаем, – обращаясь к говорившему, сказал Предпелк. – Мы, сколько нас тут великополян, этого малопольского, краковского короля не хотим. А когда мы начнём, тогда и малополяне одумаются… Нам нужен король, чтобы жил у нас, с нами жил и нас понимал. Тот пусть в Италию идёт, чтобы ему теплей было… мы иного, в кожухе, себе подыщем, такого, что наши кожухи ему смердить не будут.
Начался говор и смех.
– Мы только подождём и посмотрим, – повторил Дерслав, – выберем того или иного, а кого-нибудь иметь должны, и такого, чтобы менять его уже было не нужно!
Тогда другие начали вставать с места, прощаться и выходить, и Ласота вскоре остался наверху наедине с Дерславом.
IV
Дерслав Наленч не был ни в своей семье, ни в своей околице, ни на своей земле человеком большого значения.
С людьми он жил хорошо, слушали его охотно, но влияния ему никакого не приписывали, а он сам, когда ему кто-нибудь давал понять, что на это влияние рассчитывал, отпирался как можно сильнее.
Землевладелец он был богатый и принадлежал к распространившейся верхушке, которая много в стране значила. Его, может, больше, чем других, интересовала судьба рода и доля края, но, суетясь около обоих, он, казалось, специально заслоняется другими. Он предпочитал, чтобы то, что делал, шло на пользу другому, славы от этого не искал, а может, и заботы, какую она за собой тянет, хотел избежать.
Те, кто очень близко его знали, называли хитрым, иногда, смеясь, лисом, а это было несправедливо, потому что Дерслав ложью не пользовался и другим её не прощал, всегда шёл прямой дорогой, не любил только ради святого покоя делать это чересчур заметным.
Мало кто знал, как много Дерслав мог и делал, сколько подавал идей, как мог расшевелить и растолкать людей, ведь ни одно более или менее важное дело не обходилось без него. Признавали его потом за кем-нибудь другим, он не объявлял о себе, улыбался только.
Несмотря на то, что он был привязан к дому и жене, хотя любил детей и уже возрастом мог бы объяснить, что обеспечил себе отдых, Дерслав от привычки к авантюрам и суматохе не мог ничего проспать.
Был какой-нибудь шляхетский съезд, Дерслав всегда там присутствовал; двигалось что-нибудь или закипало – бежал сразу. Звали в Краков – готов был всегда.
Эти времена, начиная с Пшемковых, не говоря о более древних, были в Великой Польше неспокойными. Сидеть за печью мало кто мог, одному на тракт выехать трудно было отважиться. У границ грабили саксонцы и бранденбуржцы, из Силезии также прибегали разбойники.
В самой Великопольше их намножилось с Борковича, брат его и сын мстили за умершего. Другие по их примеру отправлялись на лёгкий заработок на дорогах. Грабили заморских купцов, а когда тех не стало, бросились на своих. Семьи ссорились друг с другом, затем, не ища справедливости в судах, сами её себе оружием добывали. Нападали на владения духовных лиц, занимали леса и королевские заброшенные земли.
Беспорядок становился всё больше; великорядцы за глазами короля справиться с ним не могли. Уже при Казимире, который редко заглядывал в Великопольшу, Боркович начал возмущать умы, провоцируя своих земляков против малополян, Кракова и королевской власти.
Именно там, где по причине близкого соседства крестоносцев, Бранденбургов с их саксонцами и силезцами нужен был наивысший порядок и бдительность, их было меньше всего. Ни один великорядца справиться с великополянами не мог. Обольщали их часто соседи, а возмутителям это было на руку; когда мутилось, ловили рыбу в мутной воде.