Белый кролик, красный волк

Поллок Том

И как только я думаю об этом, понимаю, что Ингрид тоже все видит. Я слушаю и жду, что она скажет Рите.

Я жду.

И жду.

Я открываю глаза. Ингрид вцепилась в свои руки до побелевших костяшек. Ее трясет. Тушь тонкими черными ручейками струится по ее лицу. Рита не обращает внимания на ее состояние.

Ты чувствуешь — я чувствую. Ее слова всплывают как дым в моем обожженном мозгу. Ты мой лучший друг.

Так, может, это не ложь?

Она медленно тянется к тыльной

стороне перчаток. Скользит взглядом по моему лицу. Она на грани паники, — может, она и притворяется, но я сомневаюсь. Я чувствую ее, застывшую в неуверенности, виновато поглядывающую через мое плечо на Риту, после чего она переводит взгляд на меня и снова на нее. Она начинает говорить, передумывает и сглатывает.

Я стискиваю зубы. Встречаюсь с ней взглядом, и она не может оторвать глаз. «АРИА», — думаю я. Доказательство того, кто мы есть. Я думаю о потрепанных учебниках математики и шифрах с номерами страниц. Я думаю, что это десятка по шкале ЛЛОШКИП, но мы с этим справимся. Она слегка качает головой, умоляя меня прекратить, но я не слушаюсь. Я думаю о восклицательных знаках. Думаю о соприкосновении наших рук и тепле ее тела, когда она лежала рядом со мной на одеяле с Ночным Змеем. Я думаю о том, чтобы поцеловать ее. Я думаю об окровавленной хозяйственной щетке, падающей в раковину. Думаю о том, как сильно люблю ее.

«Если ты не доверяешь себе, доверься мне», — думаю я.

На лбу у нее выступает пот. Он стекает по ее лицу, как капли конденсата по холодному стеклу. Рита молчит, но я чувствую ее присутствие за своей спиной. Она наблюдает и ждет.

«Ингрид», — думаю я.

— Ана, — шепчет она, едва шевеля губами. — Меня зовут Ана, Ана Блэк.

Ингрид.

Она смотрит на Риту, открывает рот, мешкает. Я вижу, что она сомневается.

— П-паррен… — выдавливаю я, когда она открывает рот.

Язык заплетается, но мне удается сформулировать мысль, потеряв пару звуков. Ингрид смотрит на меня удивленно.

— Что? — переспрашивает Рита.

— Бел с-с-со своим парне… — Рита возникает из-за плеча Ингрид. Она смотрит в угол, на камеру, а потом снова на меня.

— Нам ничего не известно ни о каком парне. Луиза…

— Мама не в курсе, — перебиваю я. — Бел ей не рассказывала, потому что он намного старше…

В челюсти начинает возвращаться чувствительность. Я смотрю прямо на Ингрид. Она смотрит на меня в ответ.

— Ему двадцать три, — говорю я. — А ей семнадцать. Они встречаются одиннадцать месяцев.

23-17-11…

— Где он живет? — давит на меня Рита.

Я опускаю голову, медленно трясу ее, как будто бы пытаясь разогнать туман.

— Я помню только номер дома, — тихо говорю я. Ингрид смотрит на меня удивленно, но я не отвожу взгляд. — Пятьдесят четыре.

Рита терпеливо стоит, ждет вердикта Ингрид. Ингрид через силу сглатывает и отвечает охрипшим от слез, но спокойным голосом:

— Он говорит правду.

Рита наклоняется, поднимает мне одно веко и какое-то время

не сводит с меня глаз, взвешивая что-то.

— Проверим.

РЕКУРСИЯ: 2 ГОДА И 9 МЕСЯЦЕВ НАЗАД

— Я говорю правду, — настаивал доктор Артурсон.

Я вглядывался в уравнения на экране, пока не стали слезиться глаза и все X, ? и ? не исказились и не смазались в одну общую рябь.

— Не вижу.

— Ошибки нет.

— Я не говорю, что не верю вам, доктор А. Я не считаю вас лжецом. Я просто не понимаю почему.

Доктор Артурсон насупил брови. У него были поистине монументальные брови: седые, мохнатые и совершенно гусеничные. И сейчас эти брови сдвинулись в одну волосатую линию.

— Ты мне напоминаешь чертова Гёделя, — проворчал он. — Тощий, дерганый и гений. Еще в детстве его прозвали Почемучкой, и полюбуйся, как он кончил. — Он зловеще поиграл бровями.

— А как он кончил? — спросил я.

Брови удивленно поползли вверх.

— Ты что же, не знаешь?

— Я почти ничего о нем не знаю.

— Ты никогда не изучал Гёделя? Не ты ли порывался вызубрить наизусть все википедийные статьи о каждом великом математике?

Брови продолжили свое головокружительное восхождение на гору Артурсон. Когда они достигли линии роста волос, то напомнили мне пару заблудших овец, наконец-то воссоединившихся со своей отарой.

— Я еще не дошел до него, — оправдывался я. — История математики насчитывает более двух с половиной тысяч лет, а моя — всего четырнадцать. Кого-то пришлось променять на еду и сон.

— Обязательно почитай про Гёделя, это хорошая история, — буркнул доктор А. — А говоря «хорошая», я подразумеваю «чудовищная». — Он указал на экран, который его ослабевшие глаза воспринимали исключительно как мутный прямоугольник яркого света. — Неужели причина так для тебя важна?

— Да.

Доктор А кивнул с мрачным видом и взглянул на часы. Без десяти шесть. Он предложил помочь, и теперь по средам после уроков мы с ним разбирали более продвинутые теоремы. Небо в чернильных разводах изливалось дождем, капли барабанили по стеклу. Уже темнело, но я не стал включать свет. Я придвинул свой стул поближе к нему, и мы приклеились к свечению его ноутбука, будто к пожару в джунглях.

— И ради этого я пропускаю вечер с Дином, — проворчал доктор А. — А он хотел что-то приготовить. Он всегда подает ужин из трех блюд, а на десерт делает очаровательные шоколадные трюфели к кофе.

— Однако, — сказал я.

Доктор А усмехнулся.

— У нас все только начинается, вот он и любит покрасоваться передо мной.

— А через полгода что, жареная курочка с доставкой и пердеж на диване?

— Я бы сейчас не отказался от жареной курочки.

Его слова подкрепило зычное урчание в животе, которое сперва показалось мне раскатом грома. Пора было закругляться.