Белый кролик, красный волк
Шрифт:
Даже сейчас это наставление давит на меня тяжким грузом. Я крадусь вперед полушагами.
Почему, мама? Что ты так скрывала?
Мы по очереди протискиваемся в проем.
Кабинет точно такой, каким я его помню: шаткий письменный стол с одной червивой ножкой, на столе ничего, кроме лампы и ноутбука, белые полки с плотно утрамбованными черными блокнотами, по двадцать штук на полке, корешок к корешку, как летучие мыши в пещере. Ингрид недовольно смотрит на них.
— У нас нет времени просмотреть их все, — говорит она.
— Это и не обязательно.
Я чувствую
За дверь.
Я поворачиваюсь назад, лицом туда, откуда мы пришли. Еще больше черных блокнотов плотно прижимаются к дверному косяку, как доли выдающегося маминого мозга. Ингрид хватает один из них. Я другой. Детальный набросок аксона; убористые заметки о нейромедиаторах; зачеркивания и повторения; доводы на полях, написанные разноцветными ручками, но только ее узким, угловатым почерком. Я откладываю блокнот и достаю другой. На обложке наклеена фотография какого-то морского червя, а на следующих страницах — МРТ его мозга. Мама обвела кружочками различные участки коры головного мозга. Я вижу слова: «Распределенный или локальный?» — и рядом нацарапано: «Реакция жертвы». По позвоночнику пробегает внезапный холодок.
Я откладываю блокнот и беру другой. Ингрид уже листает пятый. Я смотрю на нее, и она отрицательно качает головой. В моей груди поселяется удушливое чувство, и я не знаю, разочарование это или облегчение. Я смотрю на часы. Мы здесь уже четыре с четвертью минуты. Сколько времени остается до того, как опергруппа 57 спустится по этим ступеням?
— Слишком мало, — отвечает Ингрид, читая мои мысли. — Если мы хотим сбежать, делать это нужно сейчас, пока еще есть шанс дать себе хоть какую-нибудь фору.
«Но если ты сбежишь, Пит, как же ты узнаешь, что меня так разозлило?»
Заткнись, Бел. Мне нужно подумать.
Я сую блокнот на место и отступаю назад, чтобы еще раз окинуть полки взглядом. С ними что-то не так. Мой вечно ищущий симметрии мозг за что-то зацепился, но я пока не могу определить, за что именно. Это похоже на чувство, когда вы попадаете в старинный дом и требуется некоторое время, чтобы понять, что древесина и штукатурка в нем давно покорежены и там не осталось прямых углов.
— Пит? — повторяет Ингрид уже настойчивее. — Нам правда пора…
— Постой.
Я смотрю на идеально ровные ряды блокнотов, которыми плотно заставлены все полки, сверху донизу, по двадцать…
А-а.
Вот же оно.
Блокноты прижаты друг к другу так плотно, что между ними и игральная карта не влезет. И в каждом ряду их по двадцать штук, кроме самого нижнего. Эта полка утрамбована не менее плотно, но лишь семнадцать корешков торчат наружу.
Я падаю на колени и выдираю книжки из стены, а там — да, там. Совсем незаметно, так как на верхнем стыке полка была подрублена, но левая стенка шкафа значительно толще, чем такая же стенка справа. Всего лишь пару секунд поковырявшись
Три блокнота стоят вплотную к гипсокартону. Я вынимаю их бережно, почти благоговейно, как священник мог бы обращаться со священным текстом или вирусолог с образцом смертельного вируса, и несу к столу. Их страницы пожелтели от возраста и загрубели по краям. Эти записи были спрятаны в шкаф давным-давно.
Мы берем по блокноту. Мои пальцы на долю секунды застывают в нерешительности перед тем, как открыть обложку, а Ингрид говорит:
— Пит.
Ее сдавленный голос заставляет меня застыть на месте. Я поворачиваюсь к ней. Она держит в руках открытую записную книжку. На внутренней стороне обложки нацарапаны два слова.
Красный Волк.
Я задерживаю дыхание, почти боясь, что, если я выдохну на бумагу, все мои ответы рассыплются в пыль.
Она снова переворачивает блокнот лицом к себе и так осторожно, словно снимает повязку с раны, перелистывает страницу. Она смотрит внимательно, но ничего не говорит.
— Ингрид? — Мне трудно дышать. — Что там написано?
— Я не… — она качает головой. — Тут как будто с середины, ничего не понимаю. Страниц не хватает.
Не хватает страниц? Например, страниц другого, более раннего блокнота? Не его ли читала Бел?
— Прочти мне.
Она облизывает губы, колеблется, потом начинает читать:
— «Как отмечалось ранее (см. запись от 31/1/95), предварительные данные позволяют заключить, что проявления гнева могут обостряться в синаптической петле…»
Петля. Меня прошибает озноб.
— «Повышение уровня адреналина допускает возрастание скорости и силы (доказательства неубедительны), но главное преимущество заключается в долгосрочной приверженности насилию».
Где-то в глубине сознания я слышу голос Бел, ее прерывистое дыхание, когда она стояла над размозженным черепом Шеймуса со спокойным, сосредоточенным воодушевлением человека, который занимается именно тем, для чего был послан на эту землю.
Я практиковалась. Всегда хотела этим заниматься.
Ингрид переворачивает страницу, задерживается.
— Пит, ты как…
— Читай. Дальше, — цежу сквозь зубы.
Она бледнеет и продолжает:
— «Очевидны преимущества для сферы обороны. Военная разведка осаждает, как пираньи. Наконец-то смогу купить новую стиральную машину!»
На секунду я чувствую себя совершенно потерянным, как будто плыву в темноте и до света много-много миль. Мама создала Бел.
Мама создала Бел.
В голове голос Бел нашептывает мне ответ, озвученный еще тогда, когда я спросил ее почему.
«Она действовала мне на нервы».
Когда мне страшно, я могу воспринимать слова слишком буквально, но иногда недостаточно буквально.