Белый круг

Маркиш Перец Давидович

Были планы и пореволюционней: построить огромный дирижабль, расписать его полезными лозунгами, надуть и запустить - пусть висит. Или: напрямик воздействовать на обывателя через искусство, художественно восстановить исторические события - поставить на улицах народный спектакль "Штурм Зимнего". Для этого немногое нужно: приказным порядком мобилизовать из каждой семьи по одному действующему лицу, и под управлением режиссеров пустить массу на главную площадь, к Большому дому. Какая мощь, какой всплеск энергии! Но чекисты театральный план запретили: масса

выпьет по стакану для смелости, наваляет режиссерам и всерьез возьмется крушить все подряд. И тот, кто предложил такой дурацкий спектакль, вредный человек и опасный. Вызвать его! Вызвать и изолировать от общества.

Художник Матвей Кац, пропагандист нового искусства, придумал украсить город массово: раскрасить его. Будет красиво, будет празднично. Этот план не вызвал возражений. Дома, крашеные, как пасхальные яйца, стихи не будут читать, булыжники мостовых сами по себе не превратятся в оружие пролетариата и не полетят куда не надо. Так и решили, так и записали: жильцам выдать краску и малярные кисти, пусть мажут в обязательном порядке.

Стал бы Матвей Кац передовиком и героем, если б не досадная неувязка.

В самом центре, на улице Розы Люксембург, выходящей на главную площадь, Кац определил расклад цветов: мостовую красить голубым, а дома вперемежку - красным и белым. Вывели жильцов, раздали ведра с краской. Кац расхаживал, щурился придирчиво. К вечеру улица имела необыкновенный вид: красно-сине-белая, с зелеными пятнами древесных крон она была похожа на картину с выставки авангардистов.

А в начале ночи Матвея Каца увезли в ЧК. В кабинете сидел блондин с широкоскулым рабоче-крестьянским лицом, усатый. На столе валялась полуразобранная вобла.

– Ты что там нарисовал?
– голосом громким и страшным спросил усач. - Мы тебе доверяли, а ты что ж там наделал, на Розы Люксембург?

– Как что?
– прикинулся простаком Матвей Кац. Ему, действительно, не приходило в голову, в чем он провинился и с какой стороны грозит опасность.

– Ты царский флаг нарисовал - вот что!
– Усач долбанул кулаком по столу, рыбьи кости подпрыгнули.
– Красно-сине-белый! Триколор!

– Но это же картина!
– дерзко возразил Кац.

– Какая еще картина?
– зловеще спросил усач.
– Ты думай, что говоришь.

– Весь наш город - картина, - сказал Кац.
– Карнавал улиц и домов. На нас смотрит сверху, - Кац указал пальцем в потолок, и усач проследил за его жестом, - сам Главный Костюмер и еще миллионы глаз, и видят: праздник!

– Праздник революции под царским флагом!
– вскипел усач.
– Ты религиозный дурман льешь, у тебя мысли уклончивые.

– Мысль должна иметь уклон, - стоял на своем Матвей Кац.
– Если они все будут прямые, то загородят пространство.

– Это наше дело - загородят или нет, - решил усач.
– Тебя кто подучил флаг рисовать? Отвечай! Костюмер - это кто?

– Бог это, - сказал Кац, как об обычном. И снова пальцем указал вверх.

– Ты, интересно, придуряешься, или от природы такой дурак?
– выложив кулаки

на стол, задумался усач.

– От природы, - разумно согласился Кац.
– Все от нее происходит: краски, реки и леса и тетерев с тетеркой. И мы с вами тоже.

– Ты меня не вмешивай!
– выкатив глаза, гаркнул усач.
– Что еще за тетерка? Мой отец - гегемон, а мама - Октябрьская революция. Тебе надо расстрел дать!

– В древнем Вавилоне к празднику тоже приносили человеческую жертву, грустно сказал Кац.
– Ваалу. Он тоже был гегемон.

– Так-так-так...
– тюкая по крышке стола мутными ногтями, сказал усач.

– А насчет сочетания цветов, - продолжал невпопад Кац, - так это же творческая необходимость: белый, красный, синий. Если взглянуть на наш город с высоты птичьего полета, то что мы увидим?

– Ну что?
– вкрадчиво спросил усач.
– Здесь я вопросы задаю.

– Мы увидим многоцветную абстрактную композицию, - уверенно сказал Кац.
– Ощущение праздника. Экспрессия. Абстрактная композиция номер один.

– Значит, номер один, - повторил усач, - это на Розы Люксембург... А номер два где ты хотел нарисовать?

Тут дверь отворилась, в кабинет вполне по-хозяйски вошел молодой рыжий еврей в коричневой кожаной фуражке.

– Это Кац, - представил задержанного усач.
– Тот самый. Доставили.

– Ну что ж, - сказал вошедший и принялся рассматривать Каца с мрачным любопытством.
– И я Кац. Бывает.

– Вы начальник?
– спросил задержанный, и сама поспешность вопроса таила в себе надежду.
– Тут вышло недоразумение, нелепость какая-то: какой флаг?! Это новое искусство, понимаете? Я же с ума еще не сошел, чтобы рисовать царский флаг посреди города!

– Каждый сумасшедший говорит, что он нормальный, - сделал назидательное замечание усач.
– Нормальный как раз не стал бы диверсию устраивать.

– Какую диверсию?
– дико глядя, закричал Матвей Кац.
– Да я художник! Вон у Малевича одна штанина белая, другая красная, а небо голубое - он тоже диверсант? Да что вы такое говорите!

– С Малевичем этим мы тоже разберемся, - сказал усач.
– Имя? Зовут его как? Отвечай!

– Оставь пока, - поморщился рыжий.
– Это к делу не относится... Но вы, - он уставился на Каца своими темными вглядчивыми глазами, - если принципиально подходить, совершили преступление против революции. И даже если вы сделали это неумышленно, ничто не может освободить вас от ответственности.

– Значит, я арестован?
– совсем уже потерянно спросил Матвей Кац. - Мне сказали, что я задержан для выяснения обстоятельств.

– Что вы думаете о красном цвете?
– не ответил рыжий.

– Тяжелый цвет, нервный до срыва, - увлеченно сказал задержанный. Цвет вожделений: "Дай, а то убью!"

Усач слушал неодобрительно.

– Мой любимый цвет, - сказал рыжий и с удивлением покрутил головой в фуражке.
– Цвет революции... Вы, действительно, странный человек. Чего вы ищите, однофамилец?