Белый ниндзя

ван Ластбадер Эрик

— Чего ты испугался? — удивился Канзацу, останавливаясь. — Не меня ты боишься, Николас. Ты боишься той части своего духа, что ты запрятал глубоко в себе. Разве не отвратительно, что ты так ее боишься?

— Не понимаю, что Вы хотите этим сказать, — пробормотал Николас. Лицо его было воплощенное страдание.

— Нет, понимаешь, — упорствовал Канзацу. — Тьма — твой друг. Она спасла тебя, когда ветер сорвал тебя с груди Черного Жандарма и бросил в бездну. Почему ты не хочешь верить тому, что тебе говорят твои органы чувств?

— Это мне

все приснилось! То, что я видел, то, что я чувствовал, — этого не могло случиться!

— Того, кто не доверяет своим органам чувств, ждет безумие, — предупредил Канзацу. — Только на них следует полагаться.

— Я не могу на них полагаться. Я — белый ниндзя!

— Но ты по-прежнему остаешься Николасом Линнером. Этого никто и ничто не может изменить. Твой дух по-прежнему неукротим. Его могут сломить только твои собственные страхи.

— Страх сковал мой дух, сэнсэй, — прошептал Николас, чувствуя, что не может совладать с дрожью. — И не хочет отпускать свою хватку.

— Нет, это ты не хочешь его отпускать! — неожиданно крикнул Канзацу, и Николас даже отпрянул. — Ты свыкся со своими страхами, и тебе кажется, что ты с ними можешь жить. Но есть другой страх — страх Тьмы и наследия, полученного тобой. Это для тебя нечто новое, и ты инстинктивно тянешься к старому страху.

Николас обхватил руками колени и трясся, как в лихорадке.

— Мне страшно, сэнсей.

— Чего ты страшишься?

— А что если я и в самом деле тандзян?

— Если именно это пугает тебя, Николас, дай волю своему страху. Позволь себе хоть такую роскошь. Протяни руку и коснись Тьмы.

— Не могу. Меня будто паралич разбил.

— Тогда, если это не трудно, расскажи, что случилось с моим старшим братом Киоки, — мягко попросил Канзацу.

За дверью буран свирепствовал по-прежнему, барабаня градом по крыше убежища Канзацу. Реальное время, кажется, исчезло, провалившись в колодец памяти, который один продолжал удерживать их обоих на одной орбите.

Николас рассказал Канзацу все, что с ним происходило с того момента, как он вошел в дом Киоки, и вплоть до того самого момента, как он покинул его. Когда он закончил, Канзацу спросил:

— Как ты думаешь, сколько времени мой брат пролежал, прежде чем ты обнаружил его?

— Полдня. Может, даже меньше. Часов шесть.

— Скажи мне, Николас, кто знал о том, что ты отправляешься на Асамские горы?

— Только моя жена и мой близкий друг Тандзян Нанги.

— Что бы ты мог доверить этому Нанги?

— Даже собственную жизнь, — ответил Николас. Канзацу смерил его испытующим взглядом. — Может, и до этого дойдет. Но я советую тебе выбирать слова — и друзей — с большей осторожностью.

— Я отвечаю за свои слова. Канзацу ничего не сказал.

Николас снова забеспокоился.

— О чем Вы думаете, сэнсэй?

— Тот, кто убил моего брата, должен обладать сверхъестественными способностями, раз он узнал, куда ты направляешься, прибыл в замок раньше тебя и разделался с Киоки, прежде чем ты мог с ним поговорить.

Может, твоя жена или твой друг Нанги сказали ему о твоих намерениях? А может, это сам Нанги?

— Вы всерьез думаете, что Тандзян Нанги, человек, которому я бы без колебаний вручил собственную жизнь, который и ходить-то не может без палочки, на самом деле дорокудзай и фанатик-тандзян?

— Кто-то сумел пройти сквозь запоры замка, — сказал Канзацу, словно не заметив вспышки Николаса, — убить моего брата, тандзяна и сэнсэя. Мы не знаем, каким образом он ухитрился сделать это. Хотя есть множество тайн на земле, ждущих своего разрешения.

Отбросив предположение насчет Нанги, Николас сделал единственное возможное умозаключение.

— Тогда не подлежит сомнению, что этот мой враг — дорокудзай.

— Что ж, — согласился Канзацу, — всякое возможно в этом мире. Даже немыслимое, вроде того, что существуют дорокудзай — самые опасные люди среди тандзянов. Это одиночки, бунтовщики, преднамеренно отвернувшиеся от учения Тао-Тао, как и от всякого философского учения, держащего моральный облик человека в узде. Это мастер лжи и обмана. Часто он бывает не тем, за кого себя выдает.

Здесь Канзацу сделал паузу, и Николасу показалось, что он наконец нашел ответ на свой вопрос.

— Дорокудзай живет в своем собственном мире, — продолжал Канзацу. — Он создал для себя свои собственные законы, придумал себе свой собственный Путь. Поэтому даже сэнсэи Тао-Тао боятся дорокудзая, потому что он обладает такими силами, что его нельзя убить. Его можно только уничтожить.

— А какая разница, — спросил Николас, — между смертью и уничтожением?

— Вот это будет последним уроком, который я тебе преподам, Николас, — сказал Канзацу. — Знай одно: если ты прислушаешься к моим советам, ты должен начать свою борьбу прямо сейчас, став на Путь, который дорокудзай должен пересечь.

Николас немного подумал.

— Я уже встал на путь дорокудзая, — сказал он наконец. — И мне суждено либо победить, либо погибнуть.

— Если ты сделал свой выбор, — сказал Канзацу, — тогда протяни руку и найди Тьму опять. Она — твой лучший друг.

Наступила тишина, и она длилась очень долго: даже свет сменился в их каморке.

— Я чувствую ее, — прошептал Николас. Он был весь в поту, но уже не дрожал. — Я чувствую ее.

— Вытяни руку вперед, — приказал Канзацу и, видя, что Николас колеблется, повторил приказание: — Вытяни руку вперед.

Медленно, очень медленно Николас протянул руку так, что она уперлась в тени, сгустившиеся в той части хижины, где стоял Канзацу.

Сэнсэи тоже вытянул свою руку навстречу Николасу так, что кончики их указательных пальцев соприкоснулись.

— Вот твой страх, Николас. Коснись его, дыши им, владей им. Понимание истины придет только этим путем.

Через некоторое время Николас сказал:

— Страх исходит из меня самого, а не из Тьмы. — В его голосе звучало удивление.

Канзацу объяснил: