Белый верблюд

Эльчин

Тетя Ханум не ответила.

В это время еще один человек, через внутреннюю дверь будки, вышел на улицу, на нем было черное пальто, каракулевая шапка, и тетя Ханум, внимательно посмотрев на этого человека из-под широких бровей, быстро шагнула к нему, но ничего не сказала, потому что милиционер с пышными усами, глядя на тетю Ханум, легонько качнул головой, и тетя Ханум поняла, что это не тот, к кому нужно подойти.

После этого всякий раз, когда из здания выходил человек, тетя Ханум смотрела в сторону будки, и всякий раз милиционер легонько качал головой: мол, это не тот человек.

Так прошло полдня.

Когда

снегопад усилился и ветер задул свирепо, милиционер еще раз вышел из будки.

– Ахчи, зайди, съешь хоть кусок хлеба!.. Тетя Ханум не ответила. Милиционер сказал:

– Клянусь богом, из-за тебя меня с работы выгонят, да еще выговор дадут.

На этот раз тетя Ханум не удержалась:

– Очень высокий у тебя пост! Жалость какая! Милиционер сказал;

– Вах! Ара, что за человек!.. Ара, что за женщина? У нее с языка яд каплет!..

Ворча он вернулся в будку, закрыл дверь, сел и, наверное, дал себе слово, что больше не глянет в ту сторону, где стоит эта женщина, но она так долго, так упорно стояла перед воротами, а метель становилась все сильнее, и это беспокоило милиционера с пышными усами больше, чем ее самое, он не мог, как обычно, сосредоточиться и читать старые номера журнала "Огонек", смотреть на фотографии товарища Сталина, и чай не мог пить по-человечески, и есть хлеб с колбасой, принесенный из дому, и опять взглядывал в окошко будки на тетю Ханум, и опять, когда тетя Ханум собиралась подойти к очередному работнику, слегка покачивал головой, мел, не подходи, от него помощи не будет, это не тот, кто тебе нужен, тебе же хуже будет.

Окна большого здания постепенно заносило снегом, и темно-синие занавески уже не были видны, снег наглухо залепил стекла.

Снег засыпал шерстяную шаль тети Ханум и, когда она поворачивала голову, он точно поскрипывал; тетя Ханум ни о чем не думала, только ждала, но легкое поскрипывание снега неожиданно без всякой причины напомнило этой женщине годы ее детства, перед глазами возникли лица отца, матери, белое чахоточное лицо Абузара.

Наступил вечер, и теперь уже покрывший улицы снег белел в сумеречной мгле.

Из здания выходило все больше людей, раздавались звонки, и милиционер открывал железные ворота; со двора въезжали черные "эмки", и тетя Ханум уже смотрела не на людей, выходивших из здания, не на машины, а на милиционера, он легонько качал головой, и тетя Ханум ни к кому не подходила.

Милиционер, время от времени выходя из будки, прочищал свое маленькое окошко; в будке зажегся свет, и окошко казалось глазком темного зимнего вечера.

Тете Ханум послышалось, что на этот раз звонок был особый, на другие звонки не похожий, и милиционер тоже как будто особенно подтянулся, торопливо вышел из будки, открыл железные ворота и, кивнув ей, подтвердил тем самым: выехавший со двора человек - тот, кого ждет тетя Ханум.

Тетя Ханум быстро приблизилась к машине; на заднем сиденье расположился плотный мужчина, и, когда тетя Ханум схватилась за ручку задней дверцы, этот человек с крайним удивлением посмотрел на тетю Ханум, потом на милиционера.

Милиционер стоял, вытянувшись в струнку, и правая ладонь его была вскинута к виску.

Шофер на мгновение остановил медленно выезжавшую машину, и сидящий сзади человек сам открыл дверцу.

– Что такое?

– У меня к вам дело!

Плотный мужчина снова взглянул на милиционера:

–

Кто это?

Милиционер еще больше вытянулся,

– Не знаю!

Плотный мужчина крикнул:

– А что ты знаешь?

– Виноват!

Плотный мужчина приказал шоферу:

– Поезжай!

Машина сорвалась с места, и все это произошло так быстро, что тетя Ханум не успела ни сказать, ни сделать что-либо.

Черная машина удалилась, скрылась с глаз.

Милиционер стоял, все так же вытянувшись, глядя вслед удалявшейся машине, и только потом посмотрел на тетю Ханум.

Тетя Ханум не чувствовала ни рук, ни ног, но и холода не чувствовала; она повернулась и, чуть ли не по щиколотку утопая в снегу, пошла прочь.

Всю ночь шел снег, в Баку ударил мороз.

Наутро милиционер, сидя в своей холодной будке, все также держал руки над электроплиткой.

Милиционер был расстроен, проверив, есть ли вода в чайнике, поставил его на электроплитку, потом вынул из кармана большой платок, чтобы протереть стекла очков, и в окошко будки опять увидел тетю Ханум, стоявшую против железных ворот. Милиционера с утра вызывали к начальнику, отругали, и теперь он должен был позвонить по телефону дежурному и доложить, что женщина, преградившая вчера вечером дорогу машине, снова пришла, но милиционер, глядя на женщину и ворча то на свою, то на ее судьбу, не стал никуда звонить, а вышел из будки, осторожно огляделся по сторонам и торопливо приблизился к тете Ханум.

– Уходи отсюда,- сказал он.- Уходи. Увидят тебя, плохо будет.

Тетя Ханум не ответила и не двинулась с места.

– Ара, клянусь богом, это кровью пахнет! Ара, это все мне на голову упадет, ей-богу!
– Потом более мягким тоном добавил: - Иди домой, ахчи. Он не приходил сегодня. Два дня большое собрание будет, он будет там, на работу не придет.

Тетя Ханум промолчала, и милиционер, осторожно оглядевшись по сторонам, вернулся в свою холодную будку.

Весь снежный, морозный зимний день тетя Ханум с утра до вечера простояла на тротуаре против железных ворот большого здания, и милиционер еще раз, так же осторожно оглядываясь, подошел к ней.

– Женщина, у тебя дома нет?
– спросил милиционер.-Клянусь детьми, он не приходил, нет его здесь, Большое собрание идет, два дня он там будет... Ара, ахчи, ты мне не веришь?

Тетя Ханум впервые за день сказала:

– А вдруг придет?..

Это означало, что, мол, я тебе верю, но занимайся своим делом, не обращай на меня внимания. Милиционер сказал:

– Ара, все может быть вдруг!.. Я сейчас могу упасть и умереть, ну и что? Потом, убедившись в который раз за эти два дня, что увещевать эту женщину бесполезно, вынул из кармана шинели кусок хлеба: - Возьми, поешь хотя бы, упрямая женщина!

Тетя Ханум сказала:

– Большое спасибо. Иди сам поешь, на здоровье.

Милиционер не сказал больше ни слова, положил хлеб в карман, и, когда он направился к своей будке, тетя Ханум сказала вслед:

– Тебе-то я благодарна... Хороший ты человек...

По-видимому, эти слова тети Ханум в снежный, морозный зимний день растрогали милиционера с пышными усами, много чего повидавшего на свете.

Наступил вечер, все ушли, погасли и лампочки, горевшие за покрытыми снегом синими окнами, и милиционер сдал пост другому, а ожидаемая тетей Ханум машина не въезжала и не выезжала.