Бенефис дьявола
Шрифт:
– А зачем он те маузер подсунул?
– Да вы нажрались уже, ваше благородие.
– Ничего подобного, я ваще не пью. Ты кто?
– Василий. Забыл уже?
– Не, помню сам, что Василий, а по жизни ты кто?
– Бомж.
– Родился таким, что ль?
– Нет, родился я в деревне, мечтал художником великим стать, картины свои продавать, вот и приехал сюда подзаработать, да на вокзале все документы украли. Ни денег, ни работы, куда еще податься? Даже позвонить не на что было.
– На, звони, - Глеб указал кивком на телефонный аппарат, стоявший в углу.
– Да теперь
– Чушь всё это, Василь. Никакой ты в пень не художник. Ты вор-рецидивист, двадцать один год отсидки, да дружки твои тебя кинули, и никому ты нафиг теперь не нужен, даже воровать тебе западло стало, просто лень, и в тюрьму уже неохота, так ведь, Василь?
Тот перестал жевать на мгновение, затем опять взялся за бутылку, обернувшись к Глебу:
– А ты чего гуляешь-то? Праздник, что ль, какой?
– Может, и праздник.
– А где товарищи?
– Да в том-то и дело, Василь, что праздник такой, что… без товарищей.
– Ну давай хоть баб назовем.
– Да ты освоился уже, я погляжу.
– А чего теряться? Когда у меня еще будет такой праздник?
– Верно, Василь, момент надо ловить, иначе он тебя схватит. Только бабы твои мне ни к чему, поверь.
Глеб встал и нетвердой походкой пошел к туалету, прихватив с собой мобильник. Только за ним затворилась дверь, как Василий метнулся к его вещам, висевшим на стуле, быстро и методично обшаривая карманы. Он обнаружил в них деньги, большие деньги, которые даже не умещались в портмоне молодого человека, забитого в основном пластиковыми карточками. Здесь же были ключи от машины на брелке от сигнализации и Макаров, оттягивавший карман черного плаща. Василий снял пистолет с предохранителя, на который Глеб его предусмотрительно поставил, оттянул затвор, проверяя, есть ли патрон в патроннике и, удостоверившись, что всё готово, сунул оружие под полу пальто, положив его на пол. Затем он также молниеносно метнулся назад на своё место, взял рюмку и, смачно выдохнув, опрокинул её в себя.
Глеб вернулся в комнату.
– Так откуда ты, хозяин, столько знаешь про меня? – спросил его Василий, разливая водку по рюмкам.
Глеб усмехнулся:
– Так ты сам мне всё рассказал, в машине еще, не помнишь, поди, а?
– Не помню, - честно признался Василий. – Ну да ладно, давай ещё по маленькой, а то ты совсем трезвый вернулся – вывернуло, что ли?
Глеб взял рюмку и посмотрел сквозь жидкость на собутыльника:
– А про мокруху ты мне ничего не говорил.
– Про какую мокруху? Так не было её, я честный вор.
– А зачем начинать, а, Василь, грех на душу брать?
– Ты о чем это, хозяин? – бродяга оторопело взглянул на Глеба, задержав поднятую рюмку у рта.
Глеб направил свой телефон на экран старенького телевизора, стоявшего в углу, и через мгновение Василий увидел себя и свои манипуляции с одеждой Глеба.
– У тебя чё, видеокамера, что ль, в телевизор вмонтирована? – спросил он и опрокинул в себя очередную порцию алкоголя.
Глеб с усмешкой нагнулся, не спуская глаз с Василия, откинул полу своего пальто и аккуратно за кончик поднял пистолет, положил его в пакет из-под продуктов, а затем сунул себе в карман.
–
– Дык… инстинкт, понимаешь. Сидит кто-то в машине за черными стеклами – черт его знает, видел, не видел. Я б за него пару тысяч выручил бы.
– А сейчас меня собирался шлёпнуть, так ведь?
– Да брось… тоже инстинкт… самосохранения.
– А понимаешь ты, дядька Васька, что у меня сейчас есть полное моральное право пристрелить тебя, как собаку, только потому, что ты меня сам собирался грохнуть? Око за око, или нет? Вас же там учат в Бога верить? Или только кодекс читаете?
– Учат. Многому учат. А ты что, Глеб, никак – сатанист?
– С чего ты взял?
– До «шестёрок» ты горазд, я погляжу. И меня тоже, небось, хотел в них записать? Чтоб я продался за бутылку водки и фуфайку, я – Василий Васильевич Березин, двадцать один год на зоне…
– Да слышал уже, - махнул рукой Глеб на него, усаживаясь напротив, - забалдел, что ли? Я тебя, можно сказать, на помойке нашел, отмыл, одел, праздник устроил… Скучно мне было, не с кем поделиться радостью душевной, пообщаться, одиночество меня гложет. А ты оказался мало того, что дураком полным, да еще и свиньёй неблагодарной. На вот тебе подарок, посмотри, - он кинул ему через стол свой мобильник, который в это время звонил, а его дисплей переливался бегающими огоньками по спирали.
Василий, поймав телефон, взглянул на него, и глаза его через мгновение заволокло пеленой.
– Скучно с тобой, пень трухлявый, - сказал Глеб, поднялся и наотмашь ударил его ногой в голову. – Никакого веселья!
Удар пришелся прямо по центру лба, от чего Василия сбросило с лавки, и он, свалившись на пол, как мешок, оставался некоторое время неподвижным. Телефон вылетел из его руки и со звонким щелчком ударился о стену, отскочив от неё, как мячик, и шлёпнулся у ног Глеба, который, нагнувшись за ним, с видимым интересом продолжал наблюдать, как его собутыльник очухивается от такого подарочка.
– Вставай, чучело, в первый раз, что ли, - понукал он его.
Василий был заметно пьян, и, скорее всего, не почувствовал боли. Он встал вначале на четвереньки, пошатываясь, затем перенес вес своего тела на руки и, словно штангист с непосильным грузом, медленно выпрямился во весь рост. Глаза его были безучастными – то ли от удара в голову, то ли от количества выпитого.
– Садись за стол! – скомандовал Глеб. – Сейчас русским языком займёмся. Писать-то не разучился, тетерев?
Он достал из кармана пальто шариковую ручку и положил перед Василием. Тот покорно и как-то неуклюже взял её в свою руку и замер в ожидании дальнейших распоряжений.
В их дверь постучали. Глеб подошел и спросил:
– Кто там?
– У вас там всё в порядке? – услышал он банщицу. – Ничего не упало?
– Нет, мать, всё нормально, это я тут поскользнулся.
Ответ его ошеломил не столько словами, сколько самим голосом – ему почудилось, будто за дверью говорила никто иная, как… Вероника:
– Не ушибся, милый?
Глеб замер, не веря своим ушам. С чего бы Веронике быть здесь?
– Н-нет, не ушибся, - выдавил он из себя после секундного замешательства, - а это кто?