Бенефис дьявола
Шрифт:
И опять её голос:
– Смотри там, чтобы всё было чисто и аккуратно, как договорились, - сказал голос, и затем послышались лёгкие удаляющиеся шаги.
– Всё будет в лучшем виде, не переживай, - автоматически ответил он и, немного подумав, повернул замок, приоткрывая дверь.
В коридоре было пусто, ни души. Одинокая лампочка освещала узкий проход, отделанный обожженным дубом. Слева, в двух метрах от двери, коридор образовывал угол, за которым находился столик банщицы, которого он не мог видеть. Глеб вздрогнул, когда вдруг услышал, как хлопнула входная дверь, что вела на улицу. Он обернулся к Василию, но тот сидел, уткнувшись головой в стол, и громко сопел. Тогда Глеб сделал несколько шагов, заглянул за угол, но банщицы на месте не было. Наверно, это
Глеб вернулся назад в баню, запер за собой дверь и толкнул ногой своего нового знакомого:
– Василь! Ты чего это удумал? Рано еще, рано спать, вначале поработаем.
С недовольным сапом тот поднял голову, обвел мутным взглядом комнату и уставился молча в противоположную стену. Он был готов.
***
Иван стоял в растерянности посреди зала, заставленного ритуальными принадлежностями. Он раньше и не задумывался, что теперь можно выбрать гроб такой, какой только можно пожелать для покойного: традиционный шестигранный, обитый или простым сатином, или бархатом – красным, синим, черным; а можно прямоугольный из натурального шлифованного дуба или сосны, с откидывающейся посредине вверх крышкой, где внутри было выстлано всё белым атласом. Тут же стояли металлические каркасы – алюминиевые, цинковые, со стеклянными окошечками и без них; выбор зависел от дальности перевозки почившего.
Он вдруг вспомнил, что в детстве Боря ужасно боялся вида гробов. Увидит, бывало, прислоненную красную крышку возле какого-нибудь крыльца, зажмурит глаза, вцепится в его руку и просит провести мимо, чтобы не видеть её. А потом две недели будет обходить то место, где пронесли покойника. Матушка всегда успокаивала: «Да не бойся ты их, они уже ничего не могут сделать. Живых надо бояться». Борька только моргал глазами и молча кивал. Вот, не уберёгся, не убоялся. Жил бы на родине своей, так и еще полтинник бы прожил.
Иван подошел к одной из дорогих моделей, похожей на те, что часто показывают в иностранных фильмах: с откидной крышкой, хромовыми ручками, с белой атласной подушкой. Этот, наверно, не испугал бы брата, он вовсе и не был похож на сужающийся к ногам красный шестигранник, к которому они привыкли за долгие годы строительства коммунизма: красный цвет с черной каймой был символом пролитой пролетарской крови, и это сочетание действительно рождало беспокойство в ощущениях, а этого им теперь и не надо вовсе. Он пощупал ткань, провел рукой по темно-коричневой поверхности, пробуя ладонью материал, из которого был сделан гроб – вот этот, конечно, был бы как раз впору. Глянув на ценник, он чуть не присвистнул, и, обернувшись к Наталье, которая его сопровождала, хотел было поинтересоваться, в каких рамках они могли использовать выделенные средства, но она не дала ему и рта открыть:
– На цену можете не смотреть, Иван Сергеевич, ваш брат может себе позволить всё самое дорогое и качественное, - скала она, подходя ближе к нему. – Честно говоря, мне эта модель тоже показалась… достаточно подходящей.
– Ну, на том и порешим! – сказал он и двинулся дальше.
Она сделала пометку в своем блокноте, с которым, как он успел заметить, никогда практически не расставалась. Полезные люди, эти личные помощники, подумал он. Его взгляд упал на мраморные плиты, выстроенные в ряд вдоль стены. Дома-то, поди, некогда будет заниматься памятником, а так – здесь заказать, погрузить в багажный вагон, а там уже мужики встретят. Он выбрал черный шлифованный мрамор, простую прямоугольную плиту в качестве надгробия, на котором будет выгравировано изображение Бориса с одного из его последних снимков, даты рождения и смерти. Он решил, что не нужно писать ничего типа «Зачем так рано ты ушел от нас» или что-то подобное – на их семейных памятниках это было не принято: к чему слова, когда вся боль и память в сердце, они всё равно не могли выразить и малую толику тех чувств, которые переживали
Наталья Николаевна сделала очередную пометку в своём блокноте. Она чувствовала искреннюю теплоту к этому простому в общении, спокойному и рассудительному мужчине, потерявшему близкого человека. Она видела, что смерть Бориса Сергеевича его сильно потрясла, хоть братья и не были близки в последнее время так, как когда-то в юности, но, как профессиональный психолог, она констатировала для себя, что сдерживаемые в её присутствии эмоции Ивана непременно найдут выход, когда он останется наедине с самим собой. Это было неизбежно, так устроена человеческая психика: оберегать свой разум в критических ситуациях, чтобы не допустить эмоционального перегруза. Гораздо хуже, когда просто нет слёз, или человек лишен этой благодати – позволить себе выплакать своё горе, и такое бывает, но это не естественно, а что неестественно, то вредно, как для себя, так и для окружающих близких людей, на которых всё равно когда-нибудь выльется этот неизрасходованный комок нервов. Смех и плач – именно это выделяет нас в радости и горе среди прочих живых существ, и нужно использовать этот дар, чтобы не уподобиться зверю.
– А как быть с… облачением? – обернулся Иван к ней.
– Я подумала уже: у Бориса Сергеевича был обширный гардероб, очень много сшитых на заказ костюмов. Мы могли бы завтра проехать к нему на квартиру и выбрать что-нибудь.
– А эта… его жена..?
– Я бы не была так категорична в определениях. По правде говоря, с Вероникой их действительно связывали близкие отношения, но, насколько я могу судить, о свадьбе вопрос не стоял.
– Я о том, что, может, её тоже позвать, чтобы и она выбирала?
– Это ваше право. Если хотите, я завтра свяжусь с ней.
– Мне кажется, было бы справедливо спросить её. Они жили вместе?
– Они не вели общего хозяйства, если вы это имеете ввиду. Он иногда просил, чтобы шофер утром подъехал за ним к её дому, но это бывало не часто – может, раз-два в неделю. У него был очень напряженный график: постоянно встречи, переговоры, иногда это затягивалось до полуночи. Я думаю, что-то из его личных вещей должно храниться в её квартире.
– Тогда мы не будем задерживаться на одежде. Я бы вас попросил, Наташа, проехать завтра самой, или с Вероникой, домой к нему и подобрать всё, что нужно. И напомните ей, пожалуйста, что нижнее бельё тоже необходимо – она девочка совсем молоденькая, может не знать этих… тонкостей, но наверняка знает, где и что лежит. Хотя, по-хорошему, нужно бы всё купить новое.
– Хорошо, Иван Сергеевич, завтра всё сделаем. Нам, в принципе, осталось выбрать венки только.
Они прошли в отдел, заставленный искусственными и живыми цветами: венки, корзины, с лентами и без них, у Ивана голова кругом пошла от пестрящей разными переливами массы, и он попросил её:
– Вы, пожалуйста, уже сами тут посмотрите, что нужно, а я выйду на воздух – душно здесь, сил нет.
– Да, конечно, я всё закончу.
Он оставил её в зале и вышел на крыльцо. В груди нестерпимо давило, и ему нужно было вдохнуть глоток свежего воздуха.
Его не оставляла мысль, найдут ли местные сыщики убийцу Борьки. Это было важно для него, очень важно. Он был верующий человек и осознавал, что каждый должен получать и нести ответ по заслугам: за достижениями следует награда, за преступлением – наказание. То, что наказание на небе найдёт убийцу, его всё же не могло удовлетворить в полной мере, и он хотел быть уверенным, что тот получит положенное еще и на земле. Была бы его воля… Что он скажет отцу по приезду? Вот, батя, сын твой в ящике, а убийца на свободе гуляет. Как смотреть в глаза матери? Он был старший в семье, и бремя ответственности никто не отменял, хотя никто и не накладывал: оно родилось само собой, когда с него всегда был спрос за младшего брата и сестру, как более опытного и умудренного жизнью. Но какой там жизненный опыт – три года против борькиных, которые тот давно с лихвой покрыл и уже сам мог бы дать ему фору.