Берег черного дерева и слоновой кости (худ. С. Яровой)
Шрифт:
Какой-нибудь крокодил, давно известный в деревнях своими разбойничьими привычками и многочисленными жертвами его прожорливости, обыкновенно обозначается населением под прозванием, которое служит выражением силы и могущества и напоминает кровавые убийства и казни, — атрибут власти для всех африканцев.
На берегах Конго его называют ула, король; монду, страшный воин; момтуану, людоед. На берегах Нила его Называют визирь или султан; когда несколько поколений знали его, он получает за свои преклонные лета прозвание шейка, то есть патриарха, старшины кантона.
В экваториальной Африке он называется гимса, название очень странное, когда подумаешь, что и в египетской древности его называли гимса — прозвище, сохраненное преданием до наших дней на берегах Нила.
По словам Геродота, древние ловили крокодила удочкой или железным крючком, к которому был привязан кусок свиного мяса.
Способ этот еще ныне практикуется на берегах Конго вместе с другим способом, который состоит в том, что вырывают глубокую яму, покрывают листьями и привлекают туда крокодила посредством приманки.
Путешественник Кальяр указывает другой способ, употребляемый жителями больших озер Центральной Африки.
«Они занимаются охотой за крокодилом на песчаных берегах, окаймляющих ложе реки, и на островах, — говорит он. — Во время отлива эти люди, знающие место, куда крокодилы имеют обыкновение приходить дышать воздухом, строят маленькие глиняные стены фута в два или три вышины. Выйдя из реки, крокодилы ложатся за этой стеной и засыпают. Охотник, приметив крокодила в этом положении, приближается тихо, чтобы не разбудить его, и, укрываясь за маленькой стеной, вонзает ему в пасть, или с боку шеи, где нет ни костей, ни чешуи, копье в виде удочки с ручкой, на которую навита длинная веревка. Если прожорливое чудовище не умрет сразу и бросится в реку, гарпунщик разматывает веревку до тех пор, пока крокодил не ослабеет; а потом вытаскивает его из воды».
Верхняя кожа крокодила употребляется на щиты; кожа с живота, менее жесткая и более гибкая, идет на рукоятки кинжалов и мечей.
Почти во всех странах, где водятся крокодилы, зубы его считаются у туземцев талисманом против укусов крокодилов, а жир употребляется при лечении врачами и колдунами.
Пока Гиллуа, который никогда не был так счастлив, как в то время, когда мог говорить о ботанике и естественной истории, сообщал своим товарищам все эти подробности, приведенные здесь вкратце, о страшном животном, которое воспользовалось их охотою, Буана позвала путешественников к ужину, главные кушанья которого составляло мясо бегемота во всех видах, — и вареное, и жареное. Мясо было объявлено превосходным и чрезвычайно похожим по вкусу на бычье.
Когда настала ночь, Кунье и Йомби занялись около костра, разведенного ими, завертыванием в банановые листья разрезанного на полосы бегемотового мяса, которое они высушили и выкоптили днем, между тем как наши путешественники чистили карабины, вымоченные во время их падения в воду.
Осмотрели запас пороха и ящик, в котором он лежал, завернутый в толстый слой сухих листьев. Набрали корней таро, иньяма и плодов хлебного дерева, — сколько могло поместиться в лодке, и, прежде чем созвездие Южного Креста прошло первую четверть своего пути по золотистому небу экватора, все было готово для завтрашнего отъезда.
— Воспользуемся хорошенько этой ночью, господа, — сказал Лаеннек своим товарищам, — это последняя ночь, которую мы проведем на твердой земле до берегов Банкоры.
Кунье, не спавший первую половину ночи, заснул у костра, передав Йомби заботу об огне, как вдруг товарищ разбудил его и сказал шепотом:
— Слушай! Злые духи потрясают небо и реку; Йомби боится за господ.
— Что там такое? — спросил Кунье, немедленно вскочивший на ноги.
— Слушай и смотри, — продолжал фан.
Кунье прислушался… Река глухо ревела, атмосфера была тяжелая и густая, время от времени прорезываемая молнией без грома, как это бывает при приближении грозы.
Молнии сверкали у горизонта, над лесом, черные массы которого вдруг освещались в темноте, но весь берег, вдоль которого протекал Конго, оставался погружен в глубокую темноту.
— Стоило тревожить мой сон, — сказал Кунье, — Йомби скучал и хотел разбудить Кунье, чтобы поговорить с ним.
— Это все, что понял Кунье?
— Я понял, что пойдет дождь, вот и все!
— Негр у белых людей лишился чутья своей расы; он говорит, как ребенок.
— Кунье не дикарь, он не ест человеческого мяса, он не…
Разговор переходил в ссору, когда Кунье был прерван жалобным воем Уале, который, протянув морду к реке, как будто угадывал опасность, против которой находил себя бессильным.
— Собака понимает язык реки, — сказал Йомби нравоучительно, — надо слушать собаку.
— Что нового? — спросил Лаеннек, которого вой Уале вызвал из шалаша.
В эту минуту рев реки увеличился до такой степени, что вопрос Лаеннека не получил ответа, и все трое принялись слушать, желая разобраться в этом ночном шуме, тем более странном, что в воздухе не было ни малейшего ветерка.
Успокоенный присутствием того, кого Йомби считал начальником маленького каравана, он поспешно обратился к Кунье со словами:
— Скажи Момту-Момани, что водяной смерч должно быть разразился в верхних землях, откуда течет река, и что мы едва успеем укрыться в лес, чтобы избегнуть наводнения.
Как только Лаеннек услыхал эти слова, он понял всю важность этого предостережения, и, бросившись в шалаш, разбудил своих товарищей.
— Проворнее, господа, проворнее, — сказал он, — будет наводнение.
Гиллуа и Барте тотчас были на ногах и по приказанию Лаеннека захватили всю провизию, какую могли унести.
— В лес! — скомандовал Лаеннек отрывисто…
Ночь кончалась, и свет, сначала тусклый, но усиливавшийся с быстротой, обычной в южных широтах, позволил путникам направлять свой путь. Беглецы инстинктивно обернулись и заметили, что вода разливавшейся реки уже залила шалаш, который они оставили пять минут тому назад.
В эту минуту Лаеннек вскрикнул с отчаянием:
— Наша пирога, наше единственное спасение!.. Лодка, о которой они забыли в своей поспешности и которую, впрочем, не успели бы унести, неслась по волнам, как древесный ствол, уносимый течением.